Уайт подробно очерчивает «карьеру пыток, убийств и грабежей» казацкого атамана, покуда тот «разъезжал повсюду на своих знаменитых бронепоездах»[69]:
Один из них… нес 57 солдат и офицеров… десять пулеметов, два трехдюймовых орудия и две 37-мм пушки… В вагонах его часто увозили крупные партии несчастных. Однажды, как сообщалось, у станции Адриановка таким образом было вывезено и казнено 1600 человек… В более практичные моменты он грабил банки, обчистил таможню в Маньчжурии, отбирал все, что ему нравилось, деньгами или вещами, у путешественников… Тем не менее его деятельность полностью поддерживали японцы.
Легко видеть, насколько серьезно белое движение дискредитировало себя на Дальнем Востоке, где атаман Семенов был одним из главных борцов с большевистской революцией.
В Великой войне атаман служил в царских казацких войсках. Японцы финансировали независимую армию Семенова[70], используя его не только для замедления продвижения Красной армии, но и для раздора между Белой армией, Чехословацким легионом, кадетами, эсерами, партизанами и прочими. Интерес Японии явно лежал в том, чтобы ни одна из этих фракций не достигла превосходства в регионе как можно дольше, меж тем сами они постепенно закреплялись здесь: микадо очень не хотелось для Японии коммунистического соседа.
По сути, белое сопротивление Красной армии возглавлял адмирал Александр Колчак, который с манией величия, редко встречаемой за стенами психиатрических лечебниц, провозгласил себя «Верховным правителем России». В Омске Колчак с нуля пытался создать легитимное правительство всего востока – при неуверенной поддержке интервентов. В Русско-японскую войну он получил несколько наград, но, подобно множеству героев Первой мировой теперь был объявлен врагом советской власти. Важнее же всего то, что Колчак – это признается и его врагами, и его предательскими союзниками – проехал с золотым запасом Российской империи по Транссибу. Часть золота была передана Колчаком его японским «союзникам» в обмен на оружие, которого он так и не получил. И хотя у всех наций-интервентов в этом деле имелись свои планы, все они так или иначе надеялись захватить золото Колчака, а сильнее прочих – Япония, чьи войска высаживались в бухте Золотой Рог, маршировали по Светланской и распространялись по всему востоку России.
Стивен это описывал так:
Владивосток представлял собой отдельный мир – уникальную смесь русской провинции, договорного порта Шанхая и американского Дикого Запада. В вестибюле отеля «Версаль» звучали десятки языков, хождение имели более десятка валют… К 1918 году здесь находилось 11 иностранных экспедиционных корпусов разной численности, симпатий и программ. Список возглавляли 73 тысячи японцев, за ними шли 55 тысяч чехословаков, 12 тысяч поляков, 9000 американцев, 5000 китайцев, 4000 сербов, 4000 румын, 4000 канадцев, 2000 итальянцев, 1600 англичан и 700 французов… все они сбились во Владивосток[71].
Журналист и востоковед Константин Харнский так описывал здешний общественный пейзаж:
Этот скромный окраинный город был тогда похож на какую-нибудь балканскую столицу по напряженности жизни, на военный лагерь по обилию мундиров. Кафе, притоны, дома христианских мальчиков, бесчисленные, как клопы в скверном доме, спекулянты, торгующие деньгами обоих полушарий и товарами всех наименований. Газеты восьми направлений. Морфий и кокаин, проституция и шантаж, внезапные обогащения и нищета, мчащиеся автомобили, кинематографическая смена лиц, литературные кабачки, литературные споры, литературная и прочая богема. Напряженное ожидание то одного, то другого переворота. Мексиканские политические нравы. Парламенты. Военные диктатуры. Речи с балконов. Обилие газет и книг из Шанхая, Сан-Франциско и откуда угодно. Английский язык, «интервентские девки». Мундиры чуть ли не всех королевств, империй и республик. Лица всех оттенков, всех рас до американских индейцев включительно. Белогвардейцы и партизаны, монархический клуб рядом с митингом левых. Взаимное напряженное недоверие. Американские благотворители. Шпики. Взлетающие на воздух поезда в окрестностях. Пропадающие неведомо куда люди… Вообразите себе ухудшенный тип прежней Одессы, вообразите себе горы вместо степи и изрезанный, как прихотливое кружево, берег вместо прямой линии, перенесите все это куда-нибудь за восемь тысяч верст от Советской земли, отдайте одну улицу белым, а другую красным, прибавьте сюда по полку, по роте солдат разных наций, от голоколенных шотландцев до аннамитов и каких-то неведомых чернокожих – и вот вам Владивосток переходных времен