Так получилось, что христианство в Риме пустило мощные корни именно в среде верхних сословий – многие сенаторы и патрикии[6] были или христианами, или сочувствующими христианам. Добиваясь гонения на христиан, Максимиан добивался, на самом деле, согласия на репрессии против аристократов. В конечном счете – на удовлетворение затаенной страсти возвысившегося плебея унизить тех, кого он считал «счастливчиками по рождению», всех этих потомков Юлиев или Клавдиев, которые даже и теперь не скрывали своей брезгливости в отношении хозяина Италии.

Император Галлерий

Галлерий Гай Валерий Максимиан – фигура более сложная. В течение более чем шестидесятилетней жизни его мировоззрение проделало такие невероятные зигзаги, что отличить юного Галлерия от зрелого, а их обоих – от Галлерия, приближающегося к старости, столь же сложно, как найти сходство между юношей ослепительной красоты (это было еще до знакомства с Диоклетианом) и чудовищной тучности и безобразности стариком (это уже в конце жизни). Грубость и обаяние, добрые и злые качества в нем переплелись с исключительной прихотливостью. Он, как и Максимиан, происходил из самых низов общества – когда-то в детстве ему довелось пасти скот на берегах Дуная. Долго он будет носить неприглядную кличку Арментарий – т. е. «скотовод», «пастух».

Возвышением своим он обязан был прежде всего Максимиану и лишь отчасти – Диоклетиану. Аристократов Галлерий, как и Максимин, ненавидел люто и также люто им завидовал. Даже то, что сам Диоклетиан стал его тестем (Галлерий был женат на Валерии, дочери императора и, между прочим, глубокой христианке) не выправило всех его комплексов. Настойчивая же агитация Галлерия против христиан должна была, скорее всего, спасти репутацию и положение самого Галлерия.

Получив с 293 года в управление Балканы, он и стал ответственным за ведение боевых действий против варваров, за нерушимость римских границ по Дунаю. Вообще-то, Галлерий был отличным воином, но опыта самостоятельного ведения боевых действий, да еще столь масштабных, не имел. И оказавшись «на хозяйстве» (а Диоклетиан в это время отъехал подавлять восстание в Египте) – растерялся. Ряд грубых провалов, связанных не только с прорывом обороны варварами, но и с восстаниями в Дакии и Мезии, легко могли поставить крест на блестящей карьере «балканского цезаря». Известно, что после одного из объяснений с Диоклетианом относительно неудач Галлерий долго бежал за колесницей императора, вымаливая у него прощение. Когда Диоклетиан публично унизил своего «цезаря», это был, конечно, жест политический и был почти равнозначен «черной метке». Необходимо было срочно найти виновника, так сказать «козла отпущения». В качестве такового Галлерий указал на христиан, которые, якобы, отказывались выполнять приказы. Галлерий знал, как болезненно отреагирует Диоклетиан на такое известие – армия была основным фундаментом императорской власти.

Разные причины объединили Максимиана и Галлерия в борьбе против христиан, которых они, рискуя даже самим существованием Империи! готовы были принести в жертву собственному властолюбию, алчности и карьере. Им удалось общими усилиями и провокациями заронить сомнения и страхи в стареющего «доминуса» и направить их в нужное для себя русло. Так подготовлен был крутой поворот в политике Диоклетиана, когда гонения стали неизбежны.

Император Диоклетиан

Решительный отказ Диоклетиана от традиционных форм Принципата в пользу деспотии с ясно и определенно выраженной сакрализацией власти, характерной для стран древнего Востока, понятен и обоснован: старая система, выросшая из античного полиса, перестала работать. Непонятно только, почему Диоклетиан столь упорно в годы своего правления реставрировал столь же архаичный пантеон республиканских богов. Логичным было бы обращение его к восточным культам, изначально предполагающим сакрализацию как власти вообще, так и его носителя. Но Диоклетиан относился к Востоку очень настороженно, а если точнее – враждебно. Отсюда и его отношение к восточным культам. Враждебное же отношение к Востоку объясняется просто и вполне традиционно – именно на Востоке Диоклетиан, как и большинство римских правителей до него (и не только эпохи Принципата, но и эпохи Республики), видел главную угрозу Римской цивилизации.