Европейских политиков и капиталистов на фоне их коллег из других частей света выделяла способность господствовать в этих глобальных сетях. В то время как торговля в Африке, Азии и Америке характеризовалась наличием сетей, которые функционировали благодаря взаимовыгодному обмену товарами, европейцы построили трансконтинентальную систему производства, подорвавшую имевшиеся общественные связи и на их собственном континенте, и где бы то ни было еще. Значение этой ранней истории глобального взаимодействия состоит не в мировой торговле как таковой (значение которой в количественном отношении для экономики всех стран оставалось небольшим), а в перестройке подхода к производству и во времени, и в пространстве, и в отношении социальных и политических последствий этого производства[125]. Индия и Китай, империи инков и ацтеков не подошли даже близко к такому глобальному господству и тем более к изменению производственных процессов в дальних уголках мира. Европейские же капиталисты и богатые капиталом европейские государства, начав лишь в шестнадцатом веке, реорганизовали мировую хлопковую отрасль. Это раннее проявление военного капитализма было предпосылкой для промышленной революции, которая в конечном счете дала мощнейший импульс глобальной экономической интеграции и до сих пор продолжает формировать и изменять наш мир.
Произошедшее представляло собой переход от старого мира хлопка – дискретного, многоцентричного, горизонтального – к интегрированной, централизованной и иерархической империи хлопка. Еще в середине XVIII века современникам казалось невероятным, что Европа, особенно Британия, очень скоро превратится в самого значимого мирового производителя хлопка. Действительно, в 1860 году Джеймс А. Манн, член Статистического общества Лондона и Королевского Азиатского общества, еще мог припомнить:
Наше собственное состояние в весьма недавние времена было значительно хуже по сравнению с тогдашними обитателями Нового Света или Индии; наше моральное состояние со всеми преимуществами климата было неизмеримо ниже, чем у последних, а положение дел с искусством производства в Америке во время ее открытия или в Индии превосходило даже наше шерстяное производство; и до нынешнего дня, со всеми нашими приспособлениями, мы не можем превзойти в тонкости муслины Востока, а в солидности и элегантности – Hamaca, которые традиционно ткут жители Бразилии и Карибских островов. Когда наши люди находились в первозданном мраке, Восток и Запад были относительно просвещены.
Индия… является источником, из которого мы опосредованно получили наши представления о торговле; ремесленники этой страны, а также Китая, вдохновили наших предков жаждой роскоши в соответствии с принятыми в то время представлениями. Период, когда производство велось в Индии, образовал в переносном смысле зарю наших дней; солнце тогда двигалось из другой, прошлой эры к мировой коммерции. Индийское производство было предвестником этого света, который, усиливаясь по мере приближения, становился теплым настолько, чтобы рассеять утренний туман и развить зачаток государства; и, усиленный европейской энергией, он вызвал к жизни новую эру невиданного прежде коммерческого великолепия[126].
Когда солнце заставили взойти над малой частью Европы, а предприимчивые европейцы медленно притягивали на свою орбиту дискретный, многоцентричный и горизонтальный мир хлопка, они изобрели инструменты и методы, позволившие им мобилизовать землю, труд и рынки, поставив их на службу по-новому и дерзко задуманной империи. Создавая эту обширную сферу военного капитализма, следовавшую правилам, столь отличным от правил в самой Европе, они создали не просто условия для «великого расхождения» и промышленной революции, но и для будущего существенного усиления собственных государств, что, в свою очередь, будет критически важно для создания империи хлопка. К 1780 году Европа в целом и Британия в особенности стали центром мировых сетей хлопка.