– К вашим услугам, – тут же вызвался я, выпятив грудь. – Добров Семён Иванович.

– Я не отрываю вас от дел? – Её темно-карие, детские глаза глядели с такой доверчивостью, что я тут же ответил:

– Нисколечко. Всегда к вашим услугам. Куда вам надо попасть?

– Не знаю, – она вновь пожала плечиками. – Я в Зимнем дворце ни разу не была. Мне надо увидеть Марию Фёдоровну, или Великих князей: Александра и Константина.

– Великие князья, скорее всего, сейчас при полках, а к Марии Фёдоровне я вас проведу, – твёрдо пообещал я.

– Будьте добры, – обрадовалась девушка. Её лицо все просияло, зарумянилось, и уже совсем не напоминало античную статую. Глаза ожили и заблестели. – Можно я вас возьму под руку, иначе опять потеряюсь. Я вечно теряюсь.

Она вынула из собольей муфточки руку. Маленькая юркая ладошка скользнула мне под локоть. Я повёл её сквозь анфилады к дворцовой церкви, где должна была состояться присяга новому императору.

– Здесь не пройдёте, – остановил нас распорядитель работ. – В зал для приёмов носят столы.

– Как же быть? Нам надо попасть в церковь, – спросил я.

– Спуститесь во двор, пройдите к следующей лестнице, – посоветовал распорядитель.

Распахнув дверь, я шагнул на улицу и тут же ступил в огромную лужу. Мокрый снег валил стеной, таял на булыжниках, превращаясь в кашу. Девочка подняла подол шубки, обнажая изящные замшевые сапожки, но не решалась идти дальше.

– Они промокнут, – вздохнула она. – Я могу застудить ноги.

И вправду, снежная, хлюпающая жижа доходила мне до щиколоток.

– Что же делать? – остановился я в нерешительности. – Будем искать другой путь?

– А не могли бы вы…, – она замялась и покраснела. – Перенести меня. Я лёгкая.

– Вы позволите? – меня это немного смутило.

– Да, конечно, – ответила девочка и обвила мою шею руками.

Она действительно оказалась лёгкая. Под пышной заячьей шубкой было худенькое тельце, почти невесомое. Моя рука бесстыдно наткнулась на маленькую грудь, совсем крохотную. Под ладонью почувствовал сердечко, отбивающее частый такт. Одна ручка в муфточке щекотала мне щеку, а другая случайно попала под воротник. Прикосновение каждого горячего пальчика обжигало мне кожу. Я забыл обо всем на свете. Шагал осторожно, чтобы не поскользнуться и не уронить драгоценную ношу.

– Всё, – сказала она тихо, обдав замёрзшее ухо тёплым дыханием.

– Что? – не понял я, повернулся и близко-близко, увидел её карие большие глаза с темными зрачками, такие огромные, наивные, бездонные…

– Можете меня отпустить, – пошептали её розовые губки.

– Ох, простите, – спохватился я и осторожно поставил девочку на булыжники мостовой.

– Спасибо! – сказала она. – Ой, смотрите! – вдруг вскликнула она, указывая мне за спину.

Я обернулся. Во дворе Эрмитажа стоял конный патруль из пяти гатчинских гусар. Снег припорошил кивера, плечи всадников, лежал белыми холмиками на холках коней.

– Гусары? – не понял я её восторга.

– Кони совсем замёрзли. Смотрите, как ноги у них дрожат. И голодные, наверное, – заговорила она быстро и бросилась к всадникам, шлёпая прямо по мокрому снегу в своих замшевых сапожках. Подбежала к первой лошади и принялась собольей муфточкой стряхивать снег с ресниц животного.

– Барышня! Барышня! – грозно прикрикнул чёрный гусар. – Она же укусить может.

– Ничего она не укусит, – ответила девушка. Лошадь и впрямь стояла смирно, позволяя стряхивать с себя снег.

– Вы же муфточку испортите, – сказал гусар. – Намокнет.

– Вы кормили лошадей? Они же голодные, – не слушала она гусара.

– Сменят нас, и накормим. Скоро уже. А вы бы шли отсюда. Ротмистр увидит, нас накажет потом. По уставу не положено разговаривать с посторонними во время караула.