Светало. Забрезжил рассвет. Это Богиня Гемера стала выбираться из Тартара, в бездну которого в эти же моменты перемещала себя то ли её сестра, то ли мать Нюкта. Римский Восток загорался зарёю новой. В долинах, на равнинах и по холмам пушек не грохотало – их ещё не изобрели, поэтому дым багровый к небесам навстречу утренним лучам не восходил. Вокруг было тихо – кажется, даже неугомонный барсук отключился и уснул. А вместе с ним за компанию и бурундук.

«Дай-ка я разок посмотрю, где рождает поле зарю, ай, брусничный цвет, алый да рассвет, али есть то место, али его нет, – наигрывали остатки ночной мелодичной романтики в полусонном сознании Галерия. – Есть такое место! Есть! И я теперь о нём знаю. Почему же я раньше его не замечал, ведь не один уже раз бывал здесь! Вот стоило этому месту меня сегодня ночью притянуть, затянуть и втянуть в себя и – вот те раз – теперь знаю!».

И вот тогда – из слёз, из темноты, из бедного невежества былого друзей его прекрасные черты появятся и растворятся снова. Это будет тогда, когда обнаружатся сами друзья, ибо без друзей не бывает и их черт. У Галерия настоящих друзей не было, был только начальствующий соправитель, подданные и рабы. Ну, разве что ещё те, кого с натяжкой можно было назвать деловыми партнёрами.

В воздухе кружилась жёлтая, прилетевшая невесть откуда, листва. Возможно, с северов Гипербореи. Мчавшегося галопом-карьером скакуна ей, листве, было не догнать, как и бешеной тройки из грядущего. Затаптывалась копытами, жухла и сгнивала.

– Это было Божественное самопознание, – много позже скажет Валерия мужу, когда он, расслабившись и снова сорвавшись в рефлексию, ненароком поделится с ней воспоминаниями о том, как однажды ночью вышел в поле с конём. – Ты внутренне готов принять благодать, теперь надо осознанно делать первый шаг и семимильно двигаться дальше!

– Куда?

– Только вперёд, к Спасителю!

«К Нацлидерству!» – в ответ подумает тогда Галерий и скрежетнёт зубами в дикой злобе и ненависти к галилеянам.

«Я однажды кувшин говорящий купил.

“Был я шахом! – кувшин безутешно вопил. —

Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха,

Сделал бывшего шаха утехой кутил”…».

Омар Хайям. Рубайят

Спустя несколько дней после бегства с армянских гор и предгорий шахиншах Нарсе-Нарсес, добравшись, наконец, до предместий своей столицы и терпеливо дождавшись полуночи, под покровом тёмного времени суток в сопровождении хорошо оплачиваемой личной охраны из бессмертных тайно въехал в Ктесифон. Случайно попадавшиеся на пути прохожие, полуночники и совы, тут же, не успев ойкнуть, охнуть, вздохнуть и крякнуть, отправлялись на тот свет поближе к справедливому и всеведущему Ахура Мазде: Великий Авестиец хранил покой праведников.

На следующее утро десятки вышколенных и проинструктированных глашатаев со счастливыми выражениями лиц вывалили на улицы ирано-персидской столицы и разнесли благуювесть о великой победе Царя царей над нечестивыми безбожниками из насквозь прогнившего западного закордонья.

Отдав единственный приказ заняться вызволением из плена своей семьи и гарема как её составной части, сам шахиншах заперся в покоях дворца-резиденции, не желая ни видеть, ни слышать никого из высших сановников, державно-чиновных мужей и толпы советников-прихлебателей, и три ночи подряд до самых рассветов слушал чудесные легенды и сказки об одном беспримерном отцовском подвиге, превосходящем по эпичности, романтичности и мифичности все двенадцать подвигов варвара Геракла. Утренними зорями повелитель Ирана и не-Ирана в дворцовом саду у водоёма слушал щебетание певчих птиц, а днями отсыпался,