Повисла пауза. Я не сдержался и громко шмыгнул носом. По площадке громыхнул взрыв смеха, снимающий напряжение последних семи суток.

– Я вам устрою наказание. Такое наказание, что устанете и взвоете все. И взвод, и рота, и ты, старлей! Вот вы теперь и будете отвечать за его воспитание как воина, раз сами его таковым назвали. Вот с этого момента, – уже улыбаясь во весь рот, заявил папа. – А ты не лыбься! – повернулся он ко мне. – Я решение принял, а вот как ты маму будешь успокаивать с сестрой, я бы на твоем месте подумал. Очень серьезно подумал. Пойдем хоть позвоним домой, да и привести тебя в порядок нужно. В таком виде им тебя показывать нельзя. – И пошел в сторону палатки с нарисованным красной краской крестом над пологом входа.

Я посмотрел на Харлампиева. Тот подмигнул, мол, не бойся, мы рядом, и пошел вслед за отцом. Эх, и больно было отрывать бинты с рук! В медицинском пункте меня продержали больше часа.

В итоге я, в форме без знаков отличия, с подкатанными рукавами и штанинами, с перевязанными руками и головой, ехал на заднем сидении УАЗа, а за нами ехал УРАЛ с тентом, который вез взвод Харлампиева к нам домой для моральной поддержки во время моих извинений перед женщинами нашей семьи.

– Думай, какие слова скажешь, Расть. Их должно быть немного, но они должны быть правильными, любящими и успокаивающими, – повернувшись ко мне с переднего сидения поучал папа. – Мама с Ирой даже в церковь ходили. Представь, сколько они себе напридумывали за эти семь ночей! Учись успокаивать своих женщин, раз уж воином тебя другие воины назвали. Научись внушать уверенность, что вернешься к ним во что бы то ни стало, – и отвернулся, оставив меня наедине со своими мыслями.

Мама с Ирой стояли возле подъезда. Вокруг – высыпавшие из подъезда соседи. Кто даже вытирал слезы.

– Смотри, как тебя встречают, оркестра для полного счастья нет, – с сарказмом заявил папа.

– Угу… Чего им не спится? Спокойно бы зашли домой. Я бы извинился. И дело с концом. А тут целый спектакль.

– Балбес ты, Расть! Ты думаешь, мы одни за тебя переживали. Весь гарнизон переживал. По ночам не спал. Сколько женщин, ложась по ночам спать, просили у небесных покровителей, чтобы ты выжил и вернулся. Ладно. Научишься. Молод еще. Но, похоже, стержень все же есть. Будем его развивать. Идем наших женщин успокаивать.

Я так ничего и не сказал маме. Она просто порывисто меня обняла и застыла. Сбоку прижалась плачущая Ира, а уж потом папа нас всех обнял и тихо сказал: «Ну вот все и дома. Будет, Людочка, из нашего сына толк. Гордиться нужно. А поступок его завтра обсудим. Вечерком. Под нашу любимую шарлотку».

– Растик, – мама сглотнула слезу, – ты изменился за эту неделю. Что с головой, руками?

– Все хорошо, мам. Голова в порядке. Шрам, наверное, будет, а так даже не больно совсем. О сталактит поцарапался, а на руках просто мозоли сорвал. Их обработали уже. Даже несколько уколов сделали.

– Ну ладно. Похудел ты сильно. Пойдем, будем тебя откармливать. Попахивает от тебя нехорошо. Герой. Как в школу пойдешь?

– Как-нибудь пойду, мам. Писать пока не смогу. Буду запоминать. Да и дел много. Мне нужно забрать у Агея Ниловича в доме книги и разобрать их. Да и вещи, которые он мне оставил, тоже. Я же так этого до сих пор и не сделал.

– Гхм! – Послышалось со стороны, – Людмила Федоровна, Ирина Викторовна, – заговорил Харлампиев, – разрешите принести вам благодарность за сына и брата, спасшего мне и еще тридцати ребятам жизнь. Спасибо вам от нас и земной поклон, – и Харлампиев как по-старинному поклонился, коснувшись рукой в махе земли. То же повторили ребята из пещеры, стоящие чуть дальше.