Вдруг раздался противный дверной звонок, который давно пора было сорвать и выбросить куда подальше. Обычно я не открываю двери так поздно, но в этот раз был слишком пьян, чтобы сообразить, что ничего хорошего за ней быть не может. С трудом мне удалось поднять свое тело с кровати и выйти в коридор. Тут же, благодаря моему неловкому движению руки, соскочили замки и дверь открылась. За порогом стоял тот мужик, что до этого сидел на лестнице. На ступеньках позади него, видимо, в отключке, сидел второй.

– Мужик, – начал он, изрыгая на меня перегар, – ты это… – на мгновение он завис, пытаясь вспомнить, что он вообще хотел сказать, и я уже было хотел захлопнуть дверь, но он помешал мне своей ногой. – У тебя какое-то лицо такое, знакомое, что ли. Где-то я тебя видел. Ты кто такой вообще? Ты хоть знаешь, ты… испачкал мне…

– Ногу убери.

– Ты мне не командуй, щенок ебаный! Я воевал за тебя, пса шелудивого!

– Угу, я тоже… – вдруг бросил я, но осекся. Правда, не успел, и проблема в том, что во фразе «я тоже воевал» смысл изречения передают уже первые два слова. Беспощадный русский язык.

– Ты? Да тебя не было еще тогда, когда я воевал! – и правда, на вид ему было лет шестьдесят, а учитывая, что он запойный ветеран, фактически было ему лет сорок. Я под это описание не подходил никак, но я же в этом не виноват. – Я убивал. Людей. Ты понял, нет? У меня, между прочим, праздник сегодня. Давай так с тобой договоримся…

На этом моменте он зачем-то решил протянуть свое рыло ближе ко мне, чтобы я, видимо, задохнулся от того смрада, что оно источало. Будучи в ярости, я пнул его ногу, а затем резко дернул дверь на себя, зажав его голову между ней и дверной рамой. Он застонал и начал тщетно выбираться из коварной ловушки, но я потянул ручку на себя еще сильнее.

– Давай мы так с тобой договоримся: еще раз ты позвонишь сюда – а меня очень бесит дверной звонок, – я тебе все кости к хуям переломаю.

И тут я пару раз ударил его дверью, уже не особо контролируя то, что делаю, а затем отпустил, и он вывалился из железных тисков наружу, ударившись спиной о кафельную плитку. Внутри меня все тряслось. Когда запирал замки, то заметил, что мои руки дрожат. Но я не испугался, нет. Мне каждый день приходится калечить людей, и не только физически. Но что тогда это? Ненависть? Гнев? Прожив в этом теле уже сорок с лишним лет, быть может, даже больше, я так и не научился их различать. Мне непонятны собственные эмоции. Собственные чувства.

Тут мне снова стало душно. Тошно. Я подошел к окну, и оно, скрипя всем своим деревянным нутром, открылось, впустив свежий ночной воздух. Где-то вдали раздались сирены реанимации, назойливые гудки, из дома напротив слышались ругань и пьяный галдеж. Мои глаза закрывались сами собой, все застилал тугой туман, голова раскалывалась, а к горлу подходил похмельный ком тошноты. В один момент я просто вырубился, впал в забвение, как впадал до этого снова и снова. После смерти у меня не было снов. Он забрал их у меня. Засыпая, я сразу, спустя мгновение темноты, просыпался, снова возвращаясь в реальность. И порой от недостатка сновидений и фантазий сама реальность может начать казаться сном. С царящим вокруг меня сюром так точно.

Когда я проснулся, то почувствовал, что мое горло раздирает неимоверная боль, словно кто-то заливал в него серную кислоту, а мое тело будто плавает в воздухе. Или в воде. Холодной воде.

– Доброе утро, – услышал я чей-то голос, и лишь по едва заметной издевательской интонации узнал в нем Кирилла.

– Что… – только и удалось мне выдавить из себя, когда с трудом смог разлепить свои глаза – яркий свет горящей лампы будто резал их ржавым ножом. Когда я все-таки смог оценить обстановку вокруг себя, то понял причину своего странного положения – мое тело плавало в наполненной ледяной водой ванне, а вокруг меня покачивались островки желтоватой субстанции. – Какого хрена?!