Вновь чьи-то руки. С тонкими длинными пальцами – такие хорошо иметь, если ты пианист. Уж я-то знаю: у меня не такие. На ощупь пальцы, хоть и тонкие, но не женские. Руки схватили мои и не отпускают. Это не Гена точно. Кто-то ошибся, приняв меня за своего партнера.

Палец щекотно скользит по моей ладони – вверх-вниз, словно прощупывая линии. Затем я чувствую всю его ладонь – она обхватывает мое запястье. Когда я уже порываюсь снять повязку, он всовывает мне в руку что-то… бумажное? С тихим шелестом. Не твердое, не мягкое, маленькое, прямоугольное. Я инстинктивно сжимаю это что-то пальцами и слегка сминаю. Шелест.

Конфета?

Срываю повязку. В руке конфета.

– Вы сняли повязку – нашли партнера? Только в этом случае разрешается… – говорит Анна Ивановна, но я не слушаю.

В моей руке конфета фабрики, где работал отец. Кто мне ее дал?

Я оглядываюсь, как будто потерялся в лесу – жадно осматриваюсь. Все в повязках, на лицах улыбки. Только Анна Ивановна без повязки, она смотрит на меня и что-то говорит. Я не слышу. За ее спиной, у самой двери…

Тот самый парень, который вчера встретился нам на улице. Он выглядывает из-за приоткрытой двери, как будто намереваясь вскоре исчезнуть за ней. И улыбается. Меня передергивает от его улыбки. Вдруг я чувствую себя одиноким, как в пустыне, среди этих потерянных, слепых людей. Среди блуждающей толпы.

Он улыбается, а когда я делаю шаг к нему, скрывается за дверью.

Я подбегаю к двери, выскакиваю в коридор, гляжу вправо, влево – никого. Тупо смотрю вдаль коридора: выглядит так, словно по нему никто никогда не ходил. Не пустой, а крайне опустошенный коридор.

Возвращаюсь в кабинет.

– Потрудитесь объяснить, почему вы прервали упражнение?

Я не тружусь объяснять. Вспоминаю, как парень трогал мою руку. По спине пробегают мурашки. Вспоминаю, что в руке у меня зажата конфета, и только тогда ощущаю ее – шелестящий, колкий по краям фантик, а внутри, согретая моим теплом, уже тает шоколадная глазурь, я чувствую.

– Наденьте повязку и вернитесь в игру, пожалуйста.

– Извините, – я кладу черную повязку на учительский стол и выхожу за дверь.

Когда, запершись в кабинке туалета, дрожащими пальцами я разворачиваю конфету, меня не покидает уверенность, что сейчас я увижу…

Хочется закрыть глаза и не видеть. Хочется тупо улыбаться и расхаживать кругами, бессмысленно искать чьи-нибудь руки – хочется чего угодно, только не видеть то, что я наконец вижу, развернув обертку полностью и вывалив подтаявшую конфету в мусорное ведро.

«Кости брошены,

Разбиты зеркала.

Навсегда исчезнет кто-то:

Ты иль я?»

Переждал оставшиеся до конца пары десять минут в тамбуре туалета и зашел в кабинет со звонком. Гена уже топтался вблизи учительского стола и краснел лицом, очевидно, собираясь задать Анне Ивановне вопрос. Наверное, что-нибудь про игру, в которую играли.

Я решил подождать Гену в дверях, понадеялся, что Анна Ивановна не заметит меня, но напрасно. Она остановила на мне взгляд своих светлых глаз и подозвала кивком. Пришлось подойти.

– У вас все в порядке?

– Да.

– Почему покинули класс?

– Личная причина.

– Зайдите ко мне на днях. В двадцать второй кабинет.

Я кивнул, хотя не собирался заходить.

Вместе с Геной мы вышли за дверь, он так и не задал свой вопрос психологу.

– Так что? – спросил он, когда мы уже шли по улице. Припустил мокрый февральский снег, и под ногами зачавкала грязно-белая каша.

– Что?

– Ты идешь ко мне?

– Пошли, – согласился я. Гена улыбнулся и зашагал бодрее.

В кармане завибрировало, но я не стал даже доставать телефон. Знал, что Даша. Хочет встретиться, наверное. Или поговорить. После психологии я к ней даже не подошел.