– Да сорвался же, – ныл Джонсон. Леса вяло провисла.

– Крутите, – не отставал я. – Говорю вам, крючок вогнали. Эй! – рявкнул я негру. – Врубай самый полный!

Еще два раза выходил марлин из воды, жесткий, как телеграфный столб, всем своим длинным телом целясь в нас, высоко взметывая воду при каждом падении. Затем леса натянулась, и я увидел, как он разворачивается, уходя к берегу.

– Ну все, начал свой бег, – сказал я. – Пусть петляет, сколько хочет, я с него не слезу. А вы не переборщите с тормозом. Лесы у нас предостаточно.

Старый марлин шел к норд-осту, как оно и принято у всякой большой рыбы, а уж петли какие закладывал, доложу я вам… Взялся скакать да рваться длинными дугами, плеща во все стороны под стать глиссеру на хорошей волне. Мы не отставали. Негра с руля я согнал и без устали орал на Джонсона, мол, держи тормоз послабже, а удочку покрепче. И вдруг удилище резко дернулось, и леса тут же ослабла. Это понятно далеко не каждому, потому что со стороны она выглядит натянутой из-за трения об воду. Но я-то видел.

– Вот теперь сорвался, – сообщил я Джонсону.

Марлин так и продолжал скакать, пока не скрылся из глаз. Да-а, отличная рыбина, ничего не скажешь.

– Да ну, я же чувствую, он до сих пор тянет, – возразил Джонсон.

– Просто мертвый вес.

– Даже катушку прокрутить не удается. А может, он сдох?

– Вы вон туда взгляните, – посоветовал я. – Скачет как заведенный.

И действительно, марлин в полумиле от нас по-прежнему брызгался водой.

Я попробовал стронуть катушку. Затянута наглухо. С таким тормозом лесу не отпустишь, не мудрено, что она лопнула.

– Я вам говорил не налегать на тормоз?

– Но он же лесу сматывал!

– И что?

– Я и затянул.

– Слушайте, когда рыба вот так бьется, она обязательно порвет лесу, если ее не вытравливать. Нет на свете лесы, которая бы это выдержала. Рыба требует? Дай. Не зажимай тормоз. Рыбак-промысловик, и тот не удержал бы ее – даже на гарпунном лине. От нас всего-то надо гоняться за рыбиной, чтобы она не выбрала всю длину. И всякий раз, когда она набесится, поднырнет, ты эту лесу сматываешь обратно.

– Значит, если бы она не лопнула, я бы его поймал?

– У вас имелись все шансы.

– Но он бы недолго бесился?

– Такая рыба умеет много чего. Гонка – только начало схватки.

– Ну, другую еще словим.

– Сперва лесу надо бы смотать, – говорю я ему.

Мы умудрились подцепить рыбину и потерять ее, не разбудив Эдди. Теперь старина Эдди вновь пожаловал на корму.

– Чего тут у вас? – спрашивает.

Неплохой был моряк, пока не спился; сейчас от него толку мало. Вот стоит он передо мной, долговязый, как жердь, щеки впавшие, челюсть безвольно отвисла, в уголках глаз какая-то белесая дрянь, волосы – и те выцвели под солнцем. Понятное дело, чего он проснулся: трубы горят.

– Ладно, возьми себе пива, – говорю ему.

Он взял бутылку из ящика и сразу ее осушил.

– Что ж, пойду-ка, пожалуй, сон досматривать. А за пиво очень вам обязан.

Ох уж этот Эдди. Плевать он хотел на рыбу.

Словом, ближе к полудню мы подцепили еще одного марлина, но он тоже соскочил.

– А с ним-то что я не так сделал? – спрашивает Джонсон.

– Ничего, – отвечаю я. – Он его сам взял да выдернул.

– Мистер Джонсон, – промолвил Эдди, проснувшийся за очередной бутылкой пива. – Мистер Джонсон, вам просто не повезло. Может, вы удачливее с женщинами? Как насчет устроить вылазку нынешним вечерком?

С этими словами он вернулся на бак и опять там улегся.

Около четырех пополудни, на обратном пути, когда мы шли у берега против течения, где вода неслась, как в мельничном желобе, а солнце жарило нам в спину, у Джонсона клюнул до того громадный черный марлин, каких я в жизни не видел. В качестве приманки мы закинули сплетенного из перьев кальмара, а также поймали четверку мелких тунцов, одного из которых негр и насадил Джонсону на крючок. Неплохая наживка, только тяжеловата и порядком плещет на волне.