– В чем?

– Да вы ведь знакомы с товарищем прокурором.

– Ты за дорогой-то следи. Это он тебе сказал, что мы знакомы?

– А! Теперь уже не отрицаешь. Да нет, его я не спрашивал. Обратил внимание на то, как вы переглядывались.

Я промолчала.

– Знакомство могло бы помочь делу, – заметил Леша, косясь на меня.

– Не в этом случае.

– Ты ж понимаешь, что у них с доказухой порядок. Полный набор. Показания девчонки, свидетельские показания, медицинское освидетельствование, экспертизы, смывы.

– Медицинское освидетельствование, экспертизы и смывы можно поставить под сомнение. Свидетели… близкие родственники. Ни одного человека со стороны.

– Хорошо, – согласился Лешка, – врач был пьян или ему заплатили. Девчонка, допустим, хочет денег…

– Да ничего она не хочет, – устало выдохнула я. – Нормальная, хорошая девочка. Отличные характеристики из школы…

– Я тебе таких характеристик нарисую…

– Леш, – начала я и запнулась, – я знаю, что мой Сергей это сделал.

– Признательных показаний в деле нет, насколько я понимаю. Он тебе сам признался?

– Мне не нужно его признаний. Я вижу. Знаю.

– Что, девчонка так хороша? – улыбнулся Лешка.

– А представь, что это твоя дочь. Хороша или нет, какая разница.

После неловкой паузы, Лешка спросил:

– Как насчет изменить меру пресечения на подписку?

– Леш, говорят, прокурор безжалостен и принципиален.

– Ты ли мне это говоришь? Какого черта ты стала верить слухам? Давай отработаем.

Фоменков злопыхал всю дорогу до дома. Я на секунду допустила мысль: не передать ли ему дело. Но прогнала ее, как назойливую муху. Это мой сын. Мой Серега.

Сережка родился около полуночи. Он почти не плакал, только покрякивал, как утенок, когда пожилая акушерка мыла и пеленала его в первый раз. Потом, когда меня увели в палату, я прислушивалась к плачу детей. Мне все казалось, что я слышу его голос. Но акушерка отмахнулась от вопроса:

– Да ты что, он спит как сурок. Орут «старые».

«Старыми» акушерки называли детей, родившихся раньше нового дня. Вновь рожденные на их жаргоне – «свежие». Мой «свежачок» плакал очень редко – он был пухленький и ленивый. Поест, и спать на двенадцать часов.

И вот этот «свежачок» восемнадцати лет от роду сидит уже две недели в СИЗО. Но писем не пишет. Гордый.

– Накосячил, поросенок? – спросила я его при первой встрече.

Сергей поднял глаза. Лицо было бледным и хмурым.

– Ты как адвокат сюда приехала или как прокурор?

– Ты меня еще по своим правам погоняй, тогда по голове точно получишь, – внутри у меня все клокотало.

– Мам, я был пьян.

– Отца на тебя нет.

– Не говори ему ничего, пожалуйста, – голос его стал совсем детским, а тон просительным.

– Боишься? А как насчет бабули и ее слабого сердца?

Сын молчал, изучая свои кулаки.

– Откуда синяки? – ахнула я. – Тебя били?

– Я сам. Об стенку.

– Правду мне говори…

– Я тебе сказал – об стенку! – заорал сын. В его красных глазах стояли слезы.

– Серег, ну зачем ты это сделал, – прошептала я, роняя лицо в ладони. – Ты понимаешь, сколько тебе светит? Девчонка – школьница.

Вытерев слезу кулаком, парень отвел взгляд.

– Паспорт не спрашивал.

– Где вы познакомились? Вы знакомы вообще? Где ты взял ее?!

– Знакомы не были, раньше видел. Она Витька Самсонова соседка. Она сама за мной бегала, если так-то…

– Сереж, у тебя же Ольга была.

– Мы расстались в апреле.

– Ты ничего не рассказывал.

– Ты не спрашивала. Ты за своей работой замужем.

5.

Лешка остановил машину около моего дома. Я взглянула на окна – свет горел, родители ждали новостей о внуке. Обнадежить их мне было нечем. Опыт неутешительно говорил о том, что парня посадят. От восьми до пятнадцати. Все что я могу сделать для него – «скостить» год-два. Было бы верхом романтизма убеждать себя в обратном. Но сдаваться я не собиралась. Ради сына.