О каком тоталитарном режиме говорит Штейнзальц? О советском тоталитарном режиме внутри страны или тоталитарном режиме по отношению к стране?

Языкотворчество – мощнейший пласт культуры, который характеризует народ как единое целое. Слегка непонятно предложение Штейнзальца о языкотворчестве, и можно расценить его как медвежью услугу русскому народу: если цель будет достигнута, то на основе русского языка вырастет извращённый понятийный придаток, ориентированный на еврейское понимание мирового устройства и восприятия мира. Возможно ли это? Мы обязательно вернёмся к этому вопросу.

Что касается вывода об успехах «разрушения» культуры тоталитарным режимом, то не усматривается в высказывании Штейнзальца ничего, кроме желания использовать этот приём против российской культуры. По Штейнзальцу можно сделать вывод, что в предреволюционной России однажды уже была подготовлена почва для интервенции против культурных устоев и закончилась она содроганием мира в виде революции, с результатами которой представители «избранного народа» не смогли справиться так, как этого хотелось бы им.

«Россия на протяжении веков была сердцем еврейского народа», – говорит Штейнзальц. Можно уточнить этот срок. Он составляет тысячу лет, и связан он с крещением Руси, когда семя стало прорастать на теле культуры российского народа в виде христианства и закончилось очередной попыткой прорастания революцией в России, т. к. именно христианство является связующим звеном между российским и еврейским народом. Более того, человек, умеющий думать, догадается, почему именно Россия избрана сердцем.

Штейнзальц прекрасно понимает, что человеком и народом правит идея. И он пытается вложить идею иудаизма в головы евреев российской диаспоры. Это оживит взаимосвязь диаспор в иудаистском теле, но он преследует отнюдь не религиозные цели, под прикрытием религии вкладывается идея великодержавия во главе с руководителями мирового сионизма.

И уже совсем понятно, почему Штейнзальцу хочется, чтобы в России осталось как можно больше евреев. Это потому, что необходима конкретная критическая масса диаспоры, когда начавшийся процесс невозможно будет остановить. Он этого и не скрывает, хотя и кривит душой: «Дело в том, что история не знает примеров полного ухода еврейских общин из какой-нибудь страны добровольно. Подобное случалось лишь в результате насильственного изгнания – скажем, из Польши или Испании. И там действительно нет никакой надежды на возрождение культуры – там некому её возрождать».

Значит, избавиться от растлевающего влияния еврейства, если оно есть, возможно, лишь следуя выводу Штейнзальца, при изгнании их из тела того народа, в котором они паразитируют. К счастью или к сожалению, подобными выводами пользуются сразу и те, кто за, и те, кто против.

Штейнзальц искренен в том, что оснований для беспокойства по поводу импорта в Россию образования из Израиля нет. Эта же участь ждёт и еврейскую культуру. Он призывает к развитию самобытности евреев в России.

Странно, ещё раз, о какой это культуре и образовании печётся раввин? Если русские диаспоры за границей хотят сохранить свою самобытность, то о какой самобытности идёт речь в еврейских диаспорах? Ответ напрашивается сам собой: о самобытности приспособления и паразитирования в теле другого народа с целью разрушения и подчинения всей структуры того или иного народа.

«Всё привнесённое имеет свои пределы и свой „лимит“. Можно подражать чему-то, но до определённого предела и не дальше. В чистом виде привнесённое не прорастает на российской почве», – пришёл к такому выводу «великий учитель», и поэтому остаётся ещё один способ – уничтожить народ изнутри, использовав его как сырьё для достижения цели. А цель проста – новый понятийный язык, который разрушит культуру и самобытность народа и который должен служить механизмом взаимопонимания среди евреев и зависимости туловища от головы, где Штейнзальц и ему подобные видят себя головою. И так щедро он тратит свои силы, чтобы «вычертить некоторый „график“ вероятных путей развития еврейской культуры в России».