— Как ты себя чувствуешь?

На плечи опускаются ладони, затем Глеб приобнимает меня со спины, пока я застегиваю пуговицы рубашки.

— Ты мне тоже нравишься, Карин, но, как врач, я переживаю за тебя. Ты и так настояла на учебе, где слишком много стресса, а еще и отношения… — Он натужно выдыхает, щекоча ухо. Его близость вызывает в груди трепет. — Давай поступим так: скоро у тебя полный осмотр, если все показания будут в норме, включая психолога, тогда мы с тобой пойдем на свидание, куда захочешь!

— И в парк аттракционов?

— Кроме парка аттракционов, — парирует он строгим тоном.

— Ну ладно… — соглашаюсь я, однако от прежней грусти нет и следа. — Это обещание? Да?

Все-таки хоть какая-то надежда на положительный исход.

— А если что-то будет не в порядке, тогда? — задаю я беспокоящий меня вопрос. — Что тогда?

— Тогда отложим всё до тех пор, пока ты не поправишься. Я не стану рисковать тобой. Я слишком хорошо помню тебя, слабеющую, почти безжизненную на операционном столе. Не хочу больше этого переживать.

Глеб хмурится, а в его взгляде появляется боль, словно он пропускает через себя что-то ужасное. Снова думает об операции?

Я склоняю голову и поджимаю губы. Это понятно, что они с отцом ужасно переживают за меня. Я многое не помню об операции, как и то, что было до нее, словно жизнь пошла заново, перезапустилась. Наверное, я даже стала совершенно другим человеком.

— Мне нужно идти, Карин. Пожалуйста, прислушайся к моим рекомендациям. Договорились?

Глеб смотрит на меня с надеждой, поэтому я просто киваю ему и улыбаюсь.

— Договорились.

Мужчина забирает свою сумку и, замерев на пороге, снова оборачивается. В его взгляде сквозит нежностью. Сердце снова учащает биение, и я таю.

«Не будь ты таким сухарём! Поцелуй меня!», — призываю я Глеба к действию, но он не планирует поддаваться моему влиянию.

— Не пропусти приём у психолога сегодня.

— Да, я помню о нём.

Хоть и не хочу туда ходить. Я чертовски устала. Мне хочется жить, как простой человек. Ну откуда в жизни столько сложностей?

Телефон Глеба разрывается от звонка. Мужчина обеспокоенно смотрит на экран, взъерошивая каштановые волосы, затем желает мне хорошего дня и поспешно уходит.

Вот всегда он так, когда ему кто-то звонит… Будто пытается оградить меня от своей личной жизни. Или попросту пытается хранить медицинскую тайну о своих пациентах, не допуская, чтобы я услышала что-то лишнее? Казалось, его заставил волноваться этот звонок? Но почему?

Естественно, мой вопрос остается без ответа. Теперь даже не слышны шаги Глеба — он будто растворился. Слишком быстро. В одиночестве я чувствую себя некомфортно, поэтому, поежившись, хватаю свой маленький рюкзачок и закидываю лямки на плечо.

Мне никогда не нравилось приходить в больницы — даже после выздоровления, — всегда возникает чувство обреченности, потерянности и, наверное, страха. Здесь веет медикаментами, болезнями и человеческими эмоциями — отнюдь не радужными. Наверное, так действует подсознание, поэтому организм каждый раз противится визиту на осмотр.

Я торопливо иду к выходу и выскакиваю в коридор. Светлые, бежевые стены давят на меня, и я тороплюсь к лестнице. Дышать легче становится только снаружи, когда регистратура остается позади.

Лишь оказавшись на улице, я чувствую себя существенно лучше. Вдыхаю полной грудью осенние ароматы и улыбаюсь, подставляя лицо лёгкому тёплому дуновению ветра. Люблю начало золотистой осенней поры, когда ещё грязь и холод не успевают внести свои коррективы. Улыбаюсь, вспомнив обещание Глеба пойти со мной на свидание. Сдержит ли он его?

Вспомнив, что положила часы в боковой кармашек рюкзака, достаю их и надеваю на руку. Какое-то время с тоской смотрю на них: они словно напоминают что-то важное, но ухватиться за это ностальгическое дуновение не удается, поэтому мотаю головой и спешу к остановке. Могла бы поехать с водителем отца, но мне больше нравится общественный транспорт. В автобусе я хотя бы не чувствую себя одинокой и подавленной. Нужно поспешить на приём к психологу, а потом поеду домой и буду усиленно заниматься.