– Никаким. Быть ниже травы.

– Ты шутишь?

Его лицо стало еще более недоумевающим.

– Нет.

– Я непременно и буду ниже травы, если дам себя потопить.

– Я знаю, – пожал плечами отец.

– Тогда о чем ты?

– Ты с этим ничего не поделаешь. Тебя потопят, и все. Просто это надо переждать.

– Пап, ты же понимаешь, что ты не с Лорсом сейчас говоришь?

– Ты для меня все равно что Лорс.

Мой младший братик заулыбался.

– И в Чечне ты никогда не жил. Москва точно на тебя повлияла, а там таких не сильно любят.

– Ну, – я пожал плечами. – Если какие-то поползновения в мою сторону будут – наткнутся на ответ.

– Позер. – Цокнул отец, глотнув чая.

Я был удивлен речью отца, но мне было не впервой не понимать, что он мне говорит.

Когда я заказал и оплатил билет, лишь тогда я почувствовал, что по-настоящему спокоен. Это была эйфория и грусть одновременно, но больше, конечно, это было облегчение. Все вокруг перестало меня раздражать просто потому, что я знал, что терпеть все это мне придется недолго.

Меня перестали бесить бесконечные автомобили вдоль шоссе, которые не затыкаются, все пролетая и пролетая мимо, раздражая слух. Меня перестали бесить пробки, которые застигали врасплох отца, которому тут еще жить. Меня перестали бесить толкучки в метро с утра и по вечерам, когда люди передвигаются как пингвины и заполняют вагоны не только своими телами, но и горячим, противным и очень густым дыханием. Меня больше не раздражало и не выводило из себя распущенное поведение моих туповатых земляков, потому что я переезжаю в место, где им это не позволено. Я больше не бесился, видя пьяных и шатающихся людей, поздними вечерами пристающих к тебе и пытающихся заговорить, обдавая тебя запахом перегара; у меня больше не попросят закурить; никто больше не будет уточнять откуда я, услышав мое имя; я больше не буду раздражаться тому, что шаурма не халяль; меня больше не заботило то, что ко мне в любой момент может прикоснуться какая-нибудь женщина, случайно или нарочно нарушив мое омовение.

Москва, и все, что тут происходит – больше не моя забота. Я чувствовал, что еду домой. Это как вернуться после глупого выпускного к маме, отцу, Лорсу, и немного к Люлюке. Это умиротворение.

Решив прогуляться, я нацепил кроссовки на босу ногу и выскочил на улицу, взяв с собой ветровку. На улице было душно, но мне нужно было занять чем-то свое тело или руки. По обыкновению я надевал рюкзак, даже если в нем не было никакой необходимости, либо брал с собой верхнюю одежду, даже если она была не нужна. Стараясь объяснить это самому себе (а я часто старался объяснять для себя мои те или иные неосознанные действия), я пришел к выводу, что это успокаивает мои нервы и разгружает мой беспокойный ум. Или наоборот – загружает, но загружает тем, что меня отвлекает.

Я прошагал по пешеходному переходу широкого шоссе, свернув к фонтану. Я любил тихие, слабо освещенные места, но из-за того, что я жил в центре города, моей отдушиной была лишь скамейка у фонтанов, за которыми – чуть поодаль – располагалась оживленная набережная Москвы-реки. Это мало удовлетворяло мою потребность в темноте.

Я немного посидел, наблюдая за волнообразным шелестом сочной зелени деревьев – походящим на рябь озера, в которое бросили крохотный камушек – и слушая назойливый шепот отдыхающих в парке, я встал, чтобы купить себе какую-нибудь булочку в моем любимом продуктовом магазинчике. Это был подвал, которым владел седовласый армянский мужчина в возрасте, который ходил всегда, обвязанный красным фартуком, и сам же работал там кассиром, подменяя рабочих. Магазинчик был круглосуточным, потому я нередко посещал его именно ночью, ибо очень любил гулять в это время.