А значит – ближе, чем многие из «своих».
В Самарии Он один, потому что Самария – место внутреннего одиночества человечества.
Это не просто территория – это символ души, забывшей, что она от Бога, и считающей, что Бог забыл о ней.
Туда не входит никто.
Иисус – входит.
И входит один,
чтобы показать:
«Когда никто не придёт к тебе – Я приду».
Он садится у колодца, как Бог садится у края сердца,
не дожидаясь, пока душа очистится,
не требуя ничего заранее,
а просто – ждёт.
Это не просто чудо одиночества.
Это – чудо предвосхищённой близости.
Когда Бог не требует шагов, а делает их Сам.
Именно в этом – сокрытое величие этой сцены:
Христос остаётся один, чтобы показать:
в самые одинокие моменты твоей жизни – ты не один.
Он уже сидит у твоего колодца.
Он уже говорит: «Дай Мне пить».
Он уже ждёт, чтобы ты – узнал Жажду в Его голосе
и напился от Него.
Одиночество в Самарии и одиночество в Гефсимании – две чаши, два безмолвия
Христос остаётся один не только здесь.
Он будет один и в Гефсимании —
в ночь, когда всё человечество спит,
а только Кровь и Пот знают, что происходит.
Но это – другое одиночество.
В Гефсимании – моление о чаше,
в Самарии – протянутая рука воды.
Там – глубина страдания,
здесь – глубина откровения.
Там – ночь,
здесь – полдень.
И в том, и в другом – учеников нет.
Но в Гефсимании они не выдержали —
не могли бодрствовать,
не смогли разделить тяжесть.
А в Самарии – они были удалены.
Им не дано было быть рядом.
Потому что там должно было случиться нечто,
что не должно быть засвидетельствовано никем из тех,
кто ещё думает по-старому.
Это как завеса в храме,
которая закрывает Святой из святых.
И только когда всё завершится,
всё сказано,
всё передано,
– тогда возвращаются ученики.
И в обоих одиночеств —
в Самарии и в Гефсимании —
Бог совершает нечто сокровенное,
вне глаз, вне людского понимания,
– в тишине.
И если в Гефсимании Он берёт на Себя грех мира,
то в Самарии Он открывает путь веры тем, кого мир считал недостойными.
В Гефсимании – страдание Христа.
В Самарии – откровение Христа.
Вся эта сцена – не просто чудо одиночества,
а тайна посвящения.
Посвящения Фотины.
Посвящения человечества вне завета.
Посвящения тебя, если ты осмелишься быть один,
осмелишься подойти к колодцу,
и осмелишься – услышать голос Жаждущего.
Когда Бог остаётся один – это не одиночество, а приглашение.
Первое чудо этой истории —
не в словах, не в действиях, не в воде.
А в отсутствии.
В тишине.
В том, что Христос остался один.
Это – чудо незаметное,
но потому и подлинное.
Оно не потрясает зрение —
оно вскрывает сердце.
Как часто мы ищем Бога в толпе,
в храме,
в учении,
в громком.
А Он – у колодца.
В Самарии.
На границе между светом и тенью.
Сидит. Ждёт. Молчит.
Пока ты подойдёшь.
Чудо одинокого Иисуса – в том,
что Он один – ради тебя.
Без отвлечений.
Без посторонних.
Без громких слов.
Это – твоя сцена.
Твоя возможность.
Твой путь —
встретиться лицом к лицу с Тем, Кто всегда рядом,
но никогда не навязывается.
Он может ждать у твоего колодца всю вечность.
Пока ты устанешь от дневной жары,
от стыда,
от одиночества,
и подойдёшь.
И тогда Он скажет:
«Дай Мне пить» —
и этим напоит тебя.
ГЛАВА 4. Второе чудо – женщина как апостол
Если бы ты открыл первую страницу Евангелия и спросил себя:
Кому первому Христос открыто скажет, что Он – Мессия? —
ты, скорее всего, не выбрал бы её.
Не мужчине.
Не учёному.
Не пророку.
Не первосвященнику.
Не даже Своим ученикам.
А – женщине.
И не просто женщине,
а самарянке,
живущей в глазах людей во грехе,
на краю общества, на краю религии,
на краю Завета.
Именно ей Иисус скажет:
«Это Я, Который говорю с тобою» (Ин. 4:26).
Это – второе чудо.
Не в том, что Он знает её прошлое.