Сбросив с себя тяжелое кожаное покрывало, я приподнялась на ложе. На столе предо мною уже стояло некое блюдо с едой, равно как и глиняный сосуд с живительной жидкостью внутри. Мне стало совестно, что обо мне столь усердно заботятся, поэтому, съев лишь столько, сколько следовало, чтобы подкрепить силы, я вышла из обители, надеясь скорее встретить ее хозяина и продолжить свой путь. Так и случилось – владелец сего места ждал меня неподалеку от порога, стоя спиной ко мне и подняв голову к небу.

– Сегодня воистину чудесный день! – молвил он, заслышав мою поступь. – Я рад видеть вас, юная дева, как рад видеть выглянувшее наконец солнце, которое рассеяло проклятую мглу.

– Благодарю, – молвила я. – Полагаю, скоро нам надлежит проститься. Однако прежде мне стоит выразить вам искреннейшую признательность за прекраснейшее по своему радушию гостеприимство.

– Я принимаю вашу благодарность. Но, как и обещал, проведу вас только до границы своих владений, – сказал в ответ старец, протягивая мне руку. – Там и простимся! Пойдемте же!

Пока мы шли сквозь лесную чащу, благоухающую ароматами природы, многие из которых вызывали у меня изумление, я внезапно почувствовала, как в моей душе рождаются новые вопросы к старцу.

– Каково ваше имя, добрый человек? – робко вопросила я.

– Имя? – удивился старец, его едва заметные брови причудливо изогнулись. – Разве вправе кто-то спрашивать другого человека о наиболее сокровенном, что у него имеется – об имени?

– Простите меня, я не ведала, что то, что принято у нас и для нас привычно, что кажется нам достойным вопросом, окажется для вас речами бесстыдства!

– Бесстыдство! Да, в вас говорит именно оно! – воскликнул старец странным голосом, похожим на крик стервятника, ищущего мертвецов для своего нечестивого пира. – Но я прощаю вас, ибо в вашем случае оно действительно порождено неведением. У меня нет сомнений в том, что вы не знаете ровным счетом ничего о степени сакральности любого имени. Поверьте мне, имя – это то, что наиболее реально среди всех иллюзий. Оно является тем, что не должно быть разглашено, и не зная этого правила, мы обрушиваем на себя всевозможные беды. Посему не спрашивайте меня о моем имени. Я не в силах поделиться тем, что имеет для меня величайшую из ценностей – тем единственным, что действительно принадлежит мне!

Возмущение все явственнее проступало на лице старца с каждым сказанным им словом. Решив не искушать судьбу, я предпочла продолжению беседы тишину. Чтобы не пересекаться взглядом с удивительным спутником, я смотрела лишь перед собой, стремясь обратить взор вдаль. В одно из таких мгновений созерцания я, кажется, вновь узрела меж деревьев силуэт белого волка. Похоже, теперь зверь смотрел на меня с нескрываемой злостью. Впрочем, едва я только осознала возможную враждебность, исходящую от него, животное будто бы испарилось. Там, где оно было еще мгновение назад, теперь произрастал кустарник с красными ягодами, что по поверьям знахарей содержали в себе смертельный яд…

Все это заставило меня задуматься: быть может, я действительно обращаю все душевные мысли и состояния свои в видения, которые на самом деле иллюзорны? Быть может, вся человеческая жизнь действительно представляет собой иллюзию, обрамляющую своей волшебной эмалью – подчас гладкой, словно мрамор, а подчас шершавой, будто бы гранит – необъяснимое, именуемое бездной? Но если так, то где в этом немыслимом чертеже бытия нашего место Богу и его небесному престольному граду? Многое не сходилось в геометрии моего миропонимания, конструкция которого была варварски нарушена тысячью инородных вкраплений – богохульных и языческих тезисов, услышанных здесь и там ранее и услышанных, наконец, от моего нынешнего собеседника. Так не должно было быть, и я искренне желала молить Господа о том, чтобы он упорядочил мой разум. Но могла ли я просить об этом теперь, когда помимо воли моей мой рассудок начал бунт скептицизма против меня же самой, моей веры, моего Господа и моего спасения. Я сдерживала его до поры, но с каждым разом вопросы, задаваемые мною себе же самой, своим помыслам и основоположениям становились все острее и невыносимее. Мне надлежало разрешить их, пока на то еще было время…