– Как же ты будешь одна с двумя детьми, доченька? – Спросила она, пришепётывая беззубым ртом.

– Как-нибудь буду, бабушка, – устало вздохнув, ответила Мария. – Даст Бог, выращу… Люди кругом, не дадут пропасть… Помогут…

– Так-то оно так, да тяжело тебе будет, милая, – рассудительно сказала повитуха. – Времена, нынче, тяжёлые, голодные… Вон, как в городах люди мучаются…

– Не одной мне тяжело, всем тяжело… Да это же не на всегда, придут и другие времена, будем лучше жить, чем сейчас…

– А мужик-то твой… Он тебя насовсем бросил, али как? – Осторожно спросила старушка и, тут же, увидев, как сердито нахмурилась Мария, поспешно добавила: – Да ты не сердись, доченька, если что не так сказала… Прости старуху, я не со зла… Любопытно мне…

– Да я не сержусь, – улыбка тронула губы Марии. – Я и сама не знаю, бабушка, – призналась она. – Уезжал, говорил, что возьмёт к себе, а сам ничего не пишет, ни одного письма не прислал…

Младенец, лежавший спокойно, с закрытыми глазами, сделал попытку пошевелиться, сморщился и громко заплакал, кривя губы. Мария села на кровати, взяла его на руки, прижала к груди, стала тихонько раскачиваться, вглядываясь в его сморщенное личико с небольшим, выделяющимся краснотой, пятном.

– Бабушка, это пятно… оно останется? – Тревожно спросила она.

– Нет, со временем пройдёт, и следа не останется, не бойся! – Успокоила её Стывриниха. Ребёнок, вскоре, успокоился, засопел носиком-пуговкой…

Мария опять вспомнила Владислава, подумала, что, вот, у неё и второй ребёнок родился на свет божий, а его отец даже не знает об этом. Может, даже, и думать про них забыл… И так ей обидно стало, что слёзы навернулись на глаза. Старушка пригрелась в тепле, задремала, голова её медленно клонилась вниз, она потеряла равновесие, и от этого вздрогнула, проснулась, улыбнулась смущённо:

– Фу ты, чуть не заснула… охти… Старость – не радость… Хорошо тут у вас, хоть ты домой не ходи…

– А ты и не ходи, бабушка, оставайся у нас, места всем хватит, – предложила Мария.

– Да нет, пойду, надо же моих курочек покормить, хоть их только три штуки осталось, а всё ж таки, живность, какая-никакая, – кряхтя, встала Стывриниха, потом склонилась, еле слышно поцеловала в лоб Марию сухими бескровными губами:

– Смотри, дочка, не болей, сыновей расти, они – твоё будущее, всегда кусок хлеба будет на старости лет.

– Спасибо тебе большое, бабушка, – ласково улыбнулась Мария.

– Да ладно… Чего там, – махнула рукой повитуха и заковыляла к дверям.

…Шло время. Каждый день с утра до вечера, Мария крутилась по хозяйству, как белка в колесе. Очень тяжело было с деньгами. Они постепенно таяли, несмотря на то, что мать ввела режим жёсткой экономии. Частенько даже пелёнки приходилось замачивать в воде, смешанной с печной золой, не было мыла. Правда, оно не всегда и было в магазине. Да и до магазина кусок изрядный, не выходило ходить туда часто.

…Постепенно, Мария всё реже вспоминала Владислава, черты его лица, как бы, затягивала слабая белесая пелена, с каждым ушедшим месяцем пелена становилась всё гуще. Притупилась обида на него, тоска по нём. Главное – она не одна на белом свете! У неё есть мама, есть дети, два сына… Они – её радость, её счастье и горе, её веселье и грусть…

Пришёл день, когда младшенький, Лёня, сделал свои первые несколько шагов и, смеясь от счастья, упал на протянутые к нему руки Марии. Она, блестя радостными глазами, схватила его, прижала к груди, покрыла всё его личико поцелуями. И, тут же, от промелькнувшей мысли, помрачнела, прошептала горько:

– Вот и ты пошёл, мой маленький, а папка твой, не видел тебя даже, ни разу в жизни, понятия не имеет, как ты выглядишь, да и есть ли ты вообще!