Возможно, некоторые из них заранее решили, что отправятся вместе, но о мотивах остается лишь догадываться: то ли это был акт сопротивления (они поехали, дабы занять места дочерей или племянниц), то ли – акт солидарности (не хотели оставлять своих девочек без присмотра и защиты)? А может, эти женщины были не замужем и никаких родственных связей с девушками не имели. Нам это попросту не известно. Но все же поразительно, как они там оказались. Их имена стоят в списках, их зарегистрировали, и поэтому не исключено, что с их стороны это был маленький бунт, который могли учинить лишь женщины. У мужчин не вышло бы добровольно занять места дочерей или сестер. И когда они со своими чемоданами явились на вокзал или автостанцию, никаких возражений не последовало.

Тут возникает вопрос. Если их не было в изначальном списке, то как они зарегистрировались? Назвали имена дочерей или других родственниц, вместо которых собрались ехать? Или назвали свои настоящие имена и объявили о добровольном решении? В любом случае, когда список уже отпечатали и квоту выполнили, их никто не прогнал.

То есть эти благочестивые, религиозные женщины стояли перед гардистами… и называли свои имена и возраст: Этта Галатин, 40 лет; Маргита Глюк, 45; Ленка Нойман, 42; Фанни, Павла, Илона, Режи… 58-летняя Этела Ягер была самой старшей и самой одинокой – единственная в транспорте, кого звали по фамилии, и единственная из деревеньки, которой сейчас больше нет на карте[27]. Как она-то оказалась в эшелоне? Может, поехала вместо внучки?

Был ли это с их стороны акт сопротивления правительственным приказам, или же они ехали в знак солидарности с дочерьми, – нам об этом не известно. Тихое мужество этих женщин говорит об их духе, они совершили настоящий, хоть пока и не признанный, подвиг. Никто из них не выжил.

В истории первого транспорта был и другой акт сопротивления, о котором осталось куда больше документальных свидетельств. В пограничном городке Бардеёв 300 девушек должны были 20 марта явиться в школу и там переночевать. Однако накануне, 19 марта, рабби Леви обсудил с местными врачами, доктором Гроссвиртом и доктором Моше Атласом, одну рискованную затею. Он попросил их ввести некоторым девушкам двойную дозу вакцины от тифа, чтобы к утру у них началась лихорадка. Врачи так и поступили, объявив наутро об эпидемии тифа. Местные власти закрыли еврейский район Бардеёва на карантин, а все живущие в городской черте девушки были немедленно освобождены от регистрации на «работы». Им запретили даже приближаться к школе.

Субботним утром, после ночевки в школе, около 200 девушек из окрестностей Бардеёва сели в пассажирский поезд до Попрада. Но среди них не было ни одной – из самого города[28].

Но Конке по-прежнему требовалось обеспечить квоту по доставке девушек – пять тысяч в течение недели, – и этим можно объяснить тот факт, что глашатаи стали зачитывать прокламации даже в совсем крошечных городках.

«Глашатаи не всегда отличались расторопностью, – говорит Эдита. – Они ездили по деревням, стуча в свои барабаны, но деревень было слишком много, и для оглашения очередной новости им порой требовалось несколько дней».

Однако с первого объявления прошло уже две недели. Потерпев неудачу в Бардеёве, Конка со своей шайкой были вынуждены искать пригодных к депортации молодых, незамужних женщин в других местах.

Семьи в Гуменне, Прешове и других подобных городах располагали временем на подготовку – или на побег, – а вот по девушкам в городках поменьше удар наносился внезапно, и этот метод оказался весьма эффективным. В Стропкове бóльшую половину населения составляли евреи. У них имелась своя синагога с ешивой, а в самом городке – несмотря на повсеместную нищету в сельских районах – был оживленный рынок и собственный рабби. В окрестных долинах крошечные деревеньки порой состояли всего из одной-двух еврейских семей.