Александр всё понял сразу – сон и явь слились воедино. Теперь он здесь, но почему? Для чего? Он подошёл ближе, вылез из кустов – к нему тот час направился ехавший отдельно от всех всадник – рыжеволосый здоровяк с довольной улыбкой на лице. А в толпе внезапно мелькнуло до боли знакомое лицо, лицо, которое он всегда видел, склоняясь во сне над водой. Их глаза встретились, и Саше показалось, что тот тоже узнал его.

– Эй, земляк, ты как тут очутился? – окликнул его всадник.

Встретили Эйнара в полку не то, чтобы плохо, но и без особого восторга. Неизвестно откуда взявшийся деревенский парень – и сразу десятник. Ни дать ни взять, родственник самого Эллирия объявился. Такое звание, да что там десятник, сотник тоже, среди добровольцев ровным счётом ничего не значило. Не сегодня-завтра кончится война, и этот выскочка опять займёт своё место, станет тем, кем был. Но всё равно обидно, завидно. Так что пришлось Эйнару и Бирнезию целый день слушать недовольное шушуканье.

Правда, ближе к вечеру, по лагерю прошёл слушок, что неспроста куда-то запропастился Салтис, и причина его отсутствия – новый десятник. А после того, как в лагере ещё раз побывал Каллист, пожалуй, только глухой не знал во всех красках о поединке между Эйнаром и Салтисом. Как ни странно, это пошло на руку молодому десятнику. Сильного телом, но не умом сотника здесь никто не любил. Терпели, боялись, подчинялись ему, но друзей здесь у него не было. Во всяком случае, никто Эйнару в глаза не сказал – ты убил моего друга, и я хочу отомстить.

Этот день прошёл довольно уныло. Занимались тем, что готовили выданные из арсенала доспехи и оружие. Всё было грязным, порой даже ржавым, но выбирать не приходилось – даже такой хлам мог спасти жизнь. Затем привезли щиты и копья – на этот раз свежесделанные, но и тут тоже беда – пришлось шкурить каждое древко, чтобы потом, в бою не насажать себе в руки заноз. Щиты оставляли желать лучшего. Сделанные наспех, да из сырой древесины, они норовили развалиться на части, что и произошло с парой десятков. До вечера солдаты приводили всё в порядок и грузили на подводы. А перед закатом, когда измученные люди собрались спать, Эллирий, успевший опрокинуть стаканчик-другой вина, выступил перед всеми с краткой речью:

– Завтра в полдень мы выходим, и, возможно вечером, мы вступим с противником в бой. Так что прекращайте все свои ссоры и перебранки, сами уже знаете, что из этого получается. Ну, ладно, давайте спать все живо. И чтобы ни единого звука, не приведи боги, если снова на вас местные пожалуются. Шкуру спущу.

Эйнар и Бирнезий едва дошли до своей палатки. Оба, не раздеваясь, рухнули на жёсткие лежанки и мгновенно уснули, даже не перемолвившись словом. А на следующее утро Бирнезий еле растолкал товарища уже перед самым началом построения. Тот с трудом поднялся и, совсем ещё сонный, выбрался на улицу. Полк уже почти построился, и их, немилосердно подгоняя тычками в спину, поставили в строй. Прибежало ещё несколько опоздавших. Теперь все были в сборе. Появился Эллирий в сопровождении пятисотников. Оглядел внимательно строй, прошёлся перед ним, помахивая ивовым прутиком, и гаркнул так, что стая ворон взвилась в небо:

– И что как долго?! Сколько вас ждать можно, или мало вас гоняли?! Напра-во! Марш!

Полторы тысячи человек разом повернулись, правда, некоторые совсем в противоположную сторону. Эллирий поморщился, хотел сказать этим олухам пару ласковых, но махнул рукой. Этот сброд не перевоспитать. Едва ли среди них наберётся два десятка действительно способных держать в руках оружие. А остальные так, пришли поиграть в героев, либо сбежали от надоевших жен. И ведь каждый надеялся вернуться домой с десятком-другим монет, обещанных казной за службу.