Игрушка для хищника Кира Шарм

1. 1.Глава 1.

Я пятилась к стене до тех пор, пока не впечаталась в нее настолько, что даже кости, кажется, начали трещать.

Но это не помогало – увы, мне не раствориться, не слиться с ней и не стать невидимкой.

Он – огромный, голый до пояса, с каким-то звериным рычанием и прищуренными глазами, в которых я, почти ослепшая от слез, различала пламя и искры, неумолимо надвигался на меня.

- Не надо, пожалуйста, - всхлипнула в последний раз, чувствуя, как ноги бессильно съезжают вниз. – Пожалуйста… - мой голос сорвался на рваный выдох, в котором мне не хватает воздуха.

- Руки убери, - прорычал монстр, нависнув на меня тяжестью своего невероятно, не по-человечески огромного тела, - так, что меня опалило его дыханием и запахом.

Жутким, нечеловеческим, наполненным чем-то таким, от чего каждая клеточка во мне сжалась в ужасе.

Рывком дернул мои запястья, открывая закрытое ладонями лицо.

Наклонился над лицом, прожигая меня взглядом. Черным, страшным, диким пылающим взглядом, который я чувствую даже через закрытые веки.

   Боже! Что со мной собирается сделать этот монстр?!

- Красивая, - он сжал пальцами мои скулы, причиняя боль. – Маленькая. Сладкая такая, -  повел носом возле моего лица, - действительно, самый настоящий зверь, - и я сжалась еще сильнее, хоть, кажется, это уже и невозможно.

- Пожалуйста, отпустите меня, - в который раз, как молитву, простонала я.

- Отпущу, - монстр усмехнулся так, что мне стало жутко.

Провел большим пальцем по нижней губе, - больно, будто оставляя след ожога. Надавил на челюсть, заставляя рот раскрыться и издал снова что-то очень похожее на рычание.

- Когда надоешь, - его пальцы толкнулись мне в рот, - жестко, прямо до горла..

Дернула головой, пытаясь отстраниться, но вторая рука крепко ухватила меня за скулы, а пальцы во рту резко задвигались.

- Не хочу тебя рвать, - прохрипел монстр и тут же рванул на груди платье, рассыпавшееся до пояса пуговицами. – Не вынуждай. Просто будь покорной и подчиняйся.

Огромная рука скользнула под разорванное платье,  сжав грудь и зажав пальцами сосок.

- Не зли меня, маленькая, - и все будет хорошо, - его пальцы снова сжали мне скулы. – Тебе понравится.

Его голова снова склонилась ко мне, - теперь он обнюхивал шею, и… грудь.

Боже, как же это ужасно…

- Сладкая, - снова выдохнуло чудовище, втянув мой сосок своими губами

   Огромная рука резко сжала мое бедро, протискиваясь по нему вверх так, что наверняка останутся синяки.

Оставалось только кусать губу, - до крови, мечтая о том, чтобы сознание вылетело из меня, - чтобы не чувствовать, не слышать, - ни этого страшного запаха, которым разит от него так, будто меня им пропитали, ни рычания, ни этих разрывающих меня прикосновений.

Не шевелиться. Не дышать. Не чувствовать.

Но мне так не повезло, - и, когда рука этой громадины дернула мои трусики, разрывая их и протиснулась между ног,  я застонала.

Мне в ответ донеслось звериное рычание, а пальцы другой руки снова толкнулись у меня во рту.

- Тигр, - дверь со скрипом приоткрылась, выбив из моего мучителя новое рычание, - злое, недовольное, еще страшнее прежнего.

И я поняла – нужно молчать. Только не злить.

- Ты нужен там.

Из его горла вырвалось шипение, а после он отпустил меня, отталкивая так, что я  покачнулась.

Грубо матерясь, он вышел, - вернее, просто оказался у двери в несколько шагов, которая тут же за ним захлопнулась.

Раздались выстрелы, - о, боже, этот звук еще со вчерашнего дня звучит у меня в ушах, не переставая. И теперь этот звук мне уже не забыть, не спутать ни с чем…

И я, содрогаясь всем телом, так и опустилась прямо на голый пол. Надеясь на то, что его там пристрелят, и он больше не вернется. Беззвучно воя от страха, что те, кто это сделают, могут оказаться еще страшнее. Давясь спазмами в горле от того, что эти выстрелы не прошили меня вчера насквозь. Лучше б уж так, - быстро и безболезненно, пока я понять ничего не успела. Как Лиду, спрятавшуюся вместе со мной за барную стойку. Лучше уж так, чем весь этот кошмар.

* * *

Нет, моя жизнь не была легкой и ванильной.

Детство в детдоме – жесткая участь подкидыша, которого нашли на крыльце какого-то сельского дома.

С детства драки с такими же, как ты сама.

Унылая краска – вот и все, что наложилось памятью на те дни. Просто что-то серое. Беспросветное. И жесткая необходимость драться, чтобы выжить.

Правда, потом все изменилось.

Мне исполнилось семь, когда меня все-таки нашли.

Нет, - не удочерили, как тех, кого мы считали счастливчиками. Ведь их участь казалась каждой из нас тогда запредельным счастьем, - еще бы, - обрести свой дом! Хотя, по-хорошему, уже потом я поняла, что для некоторых из них было бы намного лучше остаться в детском доме. Увы, не все берут из приюта детей для того, чтобы сделать их частью счастливой семьи.

Но тогда мы об этом, конечно же, ничего не знали.

А мне повезло больше всех. Меня нашла моя настоящая бабушка.

Никогда не забуду тот день.

Худая высокая женщина в черном, с сухими, но красными глазами просто прижала меня к себе.

Так крепко, что, кажется, затрещали ребра.

Она ничего не говорила, просто замерла вот так, а я боялась вдохнуть и даже пошевелиться. Закрыла глаза и, слушая, как часто бьется ее сердце, пыталась осознать, осмыслить, что это – по-настоящему родной человек. Часть меня. Часть чего-то огромного, что, как ниточкой, связывает людей навечно.

Родная кровь.

Настоящая семья.

Это что-то запредельное, чего не понять мыслью, не выразить словами.

Как… Прикоснуться к звезде, наверное и понять, что ты вот так запросто можешь держать ее в руках, а она не обжигает.

Невозможное ощущение, от которого мир вокруг сразу изменился, и даже воздух стал вокруг совершенно другим.

А после она долго гладила меня по волосам, глядя в глаза.

А я, все так же молча смотрела в ее.

Такие же, как у меня, - темные, серые, только большие.

И теперь уже мое сердечко колотилось так, что, кажется, могло бы вылететь из горла.

И вот тогда, в эти самые мгновения, мир вокруг меня начал заполняться красками. Яркими, цветными, настоящими. Такими, каких раньше никогда в нем не было. Постепенно, с каждым новым ее поглаживанием. С каждой новой черточкой в ее лице, которую я рассматривала. И до тех пор, пока она, наконец, не улыбнулась, а я, вдруг расплакавшись, не обхватила ее бедра, прижимаясь лицом к ее животу.

Что-то щелкнуло и изменилось.

Мы объединены по-настоящему. Мы – часть друг друга, - поняла я наконец окончательно. И вот тогда хлынули слезы. Жаркие, обжигающие. Первые слезы за всю ту мою сознательную жизнь, которую я себя помнила. Потому что плакать и поддаваться слабости там, где я росла – непозволительная роскошь.

Она по-прежнему так ничего и не говорила, - только вздрагивала всем телом, я это чувствовала. А потом, когда я, кажется, выплакала все слезы, сколько их во мне было, просто вытерла мои щеки теплой ладонью, - наверное, я до конца жизни будут помнить это прикосновение.

А после просто взяла за руку и повела за калитку.

И больше я никогда не возвращалась в то место, которое навсегда так и останется серой краской без запахов и звуков в моей памяти.

Ее звали так же, как и меня, - Светлана. Светлана Анатольевна Жарская. Она жила в небольшом домике в поселке, который сразу же показался мне самыми царскими хоромами, - еще бы, в этом доме у меня даже появилась собственная комната, - а это для детдомовской девочки гораздо больше, чем замок для принцессы!

   Часами я бродила по дому, - рассматривая, знакомясь, вдыхая запахи и слушая, как скрипят половицы. Он казался мне по-настоящему живым, - и мне необходимо было вдохнуть, вобрать его в себя вместе со всей его – и, собственно, - моей историей.

Я ждала, что бабушка изменит документы, и я тоже получу свою настоящую фамилию. Но она этого так и не сделала, и я так и осталась почему-то Светой Лимановой, как меня и записали, когда нашли.

« Так будет лучше для тебя» - говорила она, ничего больше не поясняя.

Она никогда не рассказывала мне ни о матери, ни об отце, сколько я ни приставала к ней с расспросами.

По тому, что Светлана Анатольевна всегда одевалась только в черное, я догадалась, что их нет в живых.

Но ведь можно было же хоть что-то рассказать! Это была память, о которой она предпочитала не разговаривать. И даже ни одной фотографии тех, кто мог бы быть моими родителями, не было в ее доме.

У бабушки оказалось слабое сердце, - и уже очень скоро мне пришлось отправиться в интернат.

Конечно, это был не детдом, и на выходные я обязательно возвращалась в дом, если бабушка, конечно, не лежала в очередной раз в больнице.

Но и там был не сахар.

Нет, выглядело все прилично, и у каждого была своя постель, никто не отбирал вещи, и даже кормили нас более-менее сносно, но…

За этой прекрасной оболочкой прятался жуткий страх, когда девочек вызывали в кабинет директора.

Все понимали, что там происходит. Хотя никто и не говорил об этом вслух. Особенно страшно было, когда к директору приезжали гости, - и некоторые девочки после этих гостей попадали в больницу. Некоторые и вовсе не возвращались. А крики доносились даже до наших спален.

Но все, что мы были способны сделать, - только закрывать уши и молиться, чтобы нас не поволокли туда, к ним.

Кому мы могли сказать? Кому пожаловаться? Девчонок насиловали, но мы, хоть и имеющие семьи, так и оставались бесправными. И просто молчали, отводя глаза, когда оттуда возвращались, - бледные, разбитые, поломанные. Хотя, - были и такие, которым даже нравилось такое расположение директора.