Остальные представители нашей разношерстной компании вели себя в полном соответствии со своими характерами. Раупе и Краваль, как две беззвучные тени, появились из-за дверей своей комнаты, едва мы вышли в коридор. Оружие они держали наготове, и вид имели решительный, невзирая на все страшилки здешних мест.

– Вы не боитесь? – полюбопытствовала у них я.

Они отрицательно покачали головами. Синхронные до умиления – ни дать, ни взять, персонажи из сказки, уже мной помянутые.

– Бояться следует обыкновенных, живых людей, госпожа, – почтительно откликнулся за них обоих Краваль, – именно в них Сатана обычно помещает зло этого мира.

– Да ты философ, парень, – Генрих дружески усмехнулся, и мне показалось, что «двое из ларца» моментально расслабились.

Действие, которое оказывал на них Генрих, было сродни хорошей порции валерьянки. Уж очень укоренилась в них привычка во всем доверять своему командиру.

Чего никак нельзя было сказать о Шметтерлинге. Видно, стойкость перед лицом опасности не входила в число его добродетелей. Когда мы вошли в его комнату, стук зубов почти оглушил меня. По-моему, он был слышен и в коридоре.

– Ч-чт-то п-происходит, господа? – испуганно вопросил пиит, как только завидел нас на пороге.

Он забился в самый угол кровати, натянув одеяло до кончика носа – видно, не на шутку опасался за свою персону. Мне так и не стало ясно, кого он боится больше: хозяев замка или членов нашей странной компании.

– Не хотим злоупотреблять гостеприимством здешних хозяев. Поднимай свою задницу, и пошли, – в устах Генриха эта краткая сводка прозвучала довольно угрожающе, и юноша счел за лучшее поскорее исполнить то, что ему велят.

Мы уже стояли в дверях, когда Генрих зачем-то взял со стола маленькую свечку, дававшую освещения ровно столько, чтобы сумрак не завладел помещением полностью. Зачем ему понадобился этот слишком уж маломощный светильник, я недоумевала недолго.

В абсолютной темноте парадной лестницы нас встречали два красных огонька. Они поблескивали во мраке так безразлично, что я не сразу уразумела: встречи с голосистой зверюгой избежать не удалось, это ее глаза блестели в темноте. Крупный зверь, похожий на волка, смеривал нас, как потенциальную пищу, цепким и совершенно бесстрастным взглядом. Я чуть было не начала покачиваться, как под взглядом змеи, и сама не заметила, как заговорила вслух:

– Кыш, волчок – серый бочок! Мы все ужасно невкусные, можешь поверить на слово. Особенно…

Договорить мне не дали. Твердая, как камень, рука Генриха встряхнула меня, вроде бы даже оторвала от земли, и поставила к оборотню вполоборота.

– Чему вас учили, госпожа? – от его торопливого шепота несло холодом, как из морозильной камеры, – Нельзя смотреть вервольфу в глаза. Опаснее только говорить с ним.

Пока он спешно вразумлял меня, время от времени встряхивая за локоть, я поняла, что наваждение исчезло.

– Ну ладно, а вы-то, господин всезнайка, что собираетесь делать? – сердито спросила я, поеживаясь от жесткости пальцев, все еще сжимавших мою руку.

– Сейчас, – откликнулся он, направляя в сторону вервольфа пламя свечи.

Он быстро чертил в воздухе маленьким язычком пламени, так быстро, что между нами и оборотнем как будто повисали непонятные знаки. И они произвели на зверя удивительное действие. Он коротко тявкнул, как будто пытался отвернуться от гипнотических скачков пламени, и не мог. Потом поджал хвост, как простая дворняга, и начал отступать вглубь дома, не отводя от свечи взгляд.

– Скорее, уходим, – скомандовал Генрих в полный голос, и мы полетели к выходу.

Должно быть, вышел рекорд: не прошло и минуты, а мы уже вскочили в седла появившихся словно из-под земли лошадей. Все это сопровождалось дробным стуком зубов Шметтерлинга, который не мог ни успокоиться, ни выражать свой испуг более цивилизованными способами.