В 1993 году один физик из Ташкента приехал работать по контракту в Японию и устроил прием для членов местного общества японско-евразийской дружбы, ранее именовавшейся обществом японско-советской дружбы. Знаменитый узбекский плов, приготовленный его женой, оказался настолько удачен, что рассказ об этом пиршестве попал в местную газету, а потом и на глаза Ясуо Одаки, удачливому японскому бизнесмену, фокуснику-любителю и просто отзывчивому человеку. С городом Ташкентом, о котором рассказывалось в заметке, у него была особая связь.

С той поры как молодой военнопленный, сержант капитулировавшей квантунской армии Ясуо Одаки вполне сносно научился произносить русские слова, прошло 45 лет, срок достаточный, чтобы многие из тех слов, когда-то выговариваемых с легкостью, теперь вспоминались с неимоверным трудом, другие позабылись и вовсе. Но когда он прочитал в газете, что в Оказаки появились люди из Ташкента, города, где он провел в плену три тяжелейших и все-таки незабываемых года, мысли о правильном произношении волновали менее всего. Он просто поднял телефонную трубку, позвонил в институт и таким образом вновь попал в орбиту людей, говорящих по-русски. Время от времени мы вели с Одаки-саном неспешные беседы, дающие – и эмоционально, и информационно – значительно больше, чем любая самая расчудесно написанная книга о Японии и японцах.

Ясуо Одаки призвали в армию в 1943-м. Отправили в Манчжурию, на сталелитейный завод, где к великому его счастью пришлось не воевать с оружием в руках, а исполнять знакомые функции химика-технолога. Через год получил звание сержанта и восемь солдат-лаборантов в подчинение. А спустя еще полгода война закончилась. Поступил приказ от императора о капитуляции. Еще целую неделю раздавленные этим известием японцы просто сидели и дисциплинированно ждали советскую армию, чтобы сдать оружие. Потом еще три месяца, уже в качестве военнопленных, продолжали привычную работу армейских химиков. Но однажды их всех затолкали в вагоны и повезли. Куда? Охрана отмахивалась: «В Токио, в Токио, домой!». Выяснилось: в Ташкент.

– Одаки-сан, – спрашиваю, – как с вами обращались солдаты, взявшие вас в плен?

– Нормально обращались. Не били, не издевались, но, конечно, ругались, кричали. Я, правда, тогда еще не понимал – что они кричат. В Ташкенте нас определили работать на кирпичный завод. Лагерь для военнопленных располагался тут же, за заводским забором. Конечно, условия были тяжелые, голодали сильно. Но мне повезло, работа досталась нетрудная: вместе с двумя русскими стариками я плотничал в мастерской. Слово за слово через полтора года уже немного знал язык. Это, правда, не поощрялось: если кто из начальства увидит в руках бумагу, карандаш или русскую книгу, – хорошего не жди. Считалось, что если ты выучишься языку, то сбежишь. А куда бежать?.. Вскоре снова удача, меня направили на открывшиеся в то время в Ташкенте антифашистские курсы. В каждом лагере из военнопленных были отобраны по одному – два человека.

– А почему именно вы?

– Наверное, потому, что каждую свободную минуту я старался читать газету.

– Вы же сказали, что читать было нельзя…

– Это русские газеты – нельзя, я же читал газету, которая издавалась в Хабаровске специально для японских пленных и завозилась в лагеря. Многие японцы даже брать в руки ее отказывались, говорили, мол, пропаганда. А я хотел все знать. Один из русских политработников, часто бывавший в нашем лагере, как-то спросил: «Интересно?» Я ответил: «Интересно». Вот и послали на курсы. Учился три месяца, потом сдал экзамен по истории компартии. Четверых курсантов, меня в том числе, направили в распоряжение политотдела МВД Узбекистана. Мы назывались пропагандистами и выезжали в лагеря, помогали создавать в них так называемые демократические группы.