Мы не японцы, и харакири, конечно, не наш стиль и не наша стихия. Нас и так уже перекормили смертями в результате странных войн и криминальных разборок. Мы – сложная страна некающихся грешников, не признающих такие понятия как покаяние и искупление. И наши запятнанные олигархи, политики, банкиры, чиновники и даже военные, после каждого очередного скандала продолжают жить по двум формулам: «Плюнь в глаза – божья роса!» и «Стыд глаза не выест».

Умные, умные японские власти. Это их ноу-хау. Демонстрируя по телевидению каждое божье утро убедительные российские новости не в пересказе комментатора, не кусочками, вплетенными с собственные новостные программы (хотя и этого тоже предостаточно), а как есть – вживую и целиком, они на самом-то деле создают самим себе яркую и убедительную рекламу. Демонстрируют своему народу пример того, как жить нельзя.

А теперь ответьте: кому захочется после очередной порции такого действенного вливания возникать по поводу необходимости изменений в собственной, экономически вполне приятной, устоявшейся, ну, подумаешь, немного коррумпированной жизненной «конструкции».

8 июля 1853 года корабли американского адмирала Мэтью К. Перри бросили якоря в тихоокеанском заливе близ города Эдо, что в переводе с японского означает «дверь реки». Уже тогда число жителей этого крупнейшего в Японии портового города превышало миллион человек. Говорят, что удивленному и потрясенному чиновнику сёгуната Токугава, вступившему в переговоры с нежданными и нежеланными гостями, так прямо и было заявлено, мол, отныне Японии необходимо отказаться от своей почти двухсотлетней политики изоляции страны и открыть гавани. В качестве же аргумента была презентована действующая модель железнодорожного поезда. Японские чиновники – и поныне славящиеся своей чопорной сдержанностью – тогда при виде маленького дымящего локомотива не сумели удержать восторженных криков.

Пятнадцать лет спустя, в 1868 году, после падения «сёгунов» и возвращения на престол императорской династии, город будет переименован в Токио – «Восточную столицу», а число жителей утроится. Минет всего четыре года, и с помощью английских инженеров торжественно откроется первая железнодорожная линия протяженностью в 29 километров – от вокзала Симбаси в Токио до порта Иокогама. А через двадцать лет будет пущен первый локомотив японского производства, и члены нового, уже императорского правительства почти в полном составе приедут на вокзал, чтобы отправиться в первый рейс. Перед входом в вагон, как и полагается, когда заходишь в любой дом в Японии, правительственные сановники разулись. Путешествие было приятным и необременительным, но едва поезд прибыл в Иокогаму, выяснилось, что выйти на перрон не в чем, обувь высоких гостей осталась дожидаться на токийском вокзале…

Этот случай весьма точно передает японский менталитет: внутри дома должно быть идеально чисто. Японцу невыносимо ступить в любое «домашнее» помещение в уличной обуви – поступок, равносильный тому, как если бы он уселся за трапезу с грязными, немытыми руками. И по сей день первое, что обязан сделать каждый посетитель японского ресторана, – это сменить уличную обувь на приготовленные для гостей домашние тапочки. А перед принятием пищи – тщательно протереть руки влажным горячим полотенцем, мгновенно поднесенным расторопными официантами. Пока вы предаетесь пороку чревоугодия, рассевшись на своеобразном подиуме вокруг низких столиков, туфли будут аккуратно поставлены носками наружу – чтобы, покидая ресторан, клиентам было удобно их надеть. В отличие от ресторанов, при осмотре музеев и многих исторических храмов приходится самому беспокоиться о том, чтобы снятая обувь была поставлена правильно, но правило незыблемо: уличная обувь остается у порога. А дальше двигаешься по мягким и чистым соломенным татами либо по натертым до блеска деревянным полам в тапочках, в чулках, в носках-варежках (таби), напоминающих копытца, в носках-перчатках (кенкоу), заботливо обволакивающих каждый в отдельности палец… Вариантов множество, кому какой нравится. Все это – особенности японского бытия, они давно уже закреплены на уровне подкоркового слоя, но, боюсь, весьма плохо приложимы к традиционным западным меркам и понятиям.