Дом, милый дом. Болит язык. Видимо, прижимали указкой, чтобы я его не проглотил. Диагноз – эпилепсия, как прояснила мама. Эпилепсия не лечится, но и не имеет продолжительной и прогнозируемой симптоматики, поэтому, провалявшись дома всего два дня, я снова объявился в лицее.

Виктор Васильевич простил меня и даже немного зауважал, но больше никогда и ни о чём меня не спрашивал, а я и не рвался. Я смирился, что все, абсолютно все окружающие меня люди и даже эти гениальные, на первый взгляд, дети, к сожалению, не умеют широко мыслить. Они все заперли себя в догмы современной науки, а я считал это в корне неверным подходом познания.

Даже невзирая на то, что жизнь снова проучила меня в этот раз, я вновь и вновь осуждал людей и тут же бился в конвульсиях с пеной у нёба.

Мне было еще двадцать, а я, уже имея должность эксперта по международному сотрудничеству в крупной фирме, был направлен в заграничную командировку. Фирма планировала заключить договор с китайскими партнёрами в части поставки нам крупной партии алюминия, естественно, сомнительного качества. Я вёл доклад перед десятком влиятельных китайских бизнесменов, заправляющих алюминиевым вторсырьём и, как всегда, не мог скрывать гордости за свой гибкий и резвый ум.

На один очень, как мне показалось, тривиальный вопрос одного из присутствующих китайских коллег я ответил с усмешкой, чем поставил его в глупое положение перед присутствующими. И вот я лежу на дорогом красном ковре и снова корчусь от судорог. Совещание было сорвано. Как оказалось на следующий день, я настолько разочаровал серьезных китайских коллег своей дерзостью, что они не захотели меня более видеть. Обратившись к моему руководству, они потребовали прислать другого эксперта, на что получили положительный ответ. «Не стоит переоценивать свою значимость», – с грустью констатировал я, узнав эту новость.

Мой запал потух и, вернувшись в отель, я как следует напился и затянулся сигаретой. И вот в пьяном бреду я выловил из пространства мысль: «Это всё неспроста». «Да. Это всё неспроста», – еще раз констатировал я и стал вспоминать случаи, когда кого-то осуждал и ставил в глупое положение. Прокрутив в своей голове десятки таких случаев, я уже точно был уверен, что мой недуг – это мгновенная карма, но тут же возник и закономерный вопрос: «Почему другие люди не впадают в такое состояние, когда делают нечто подобное? Что это за мир-то такой несправедливый, несовершенный? Кто его сделал, или он сам таким возник?» Эти вопросы, прогулявшись по моей голове и не найдя ответов, ушли в пространство…

Утро следующего дня. Я осознавал, что мне нужно собираться на рейс домой, чтобы явиться на работу с видом виноватой собаки и рьяно убеждать начальство, что все дураки, кроме меня. Амбиции – это сильная вещь, но в этот раз я тратил невероятные волевые усилия, чтобы их притупить.

Таксистом оказался человек индуисткой внешности, поэтому я, решив блеснуть умом, сформулировал просьбу на хинди: «В аэропорт, пожалуйста». Не скрывая радости, вызванной моими познаниями его родного языка, он тут же забрякал на нём:

– Вы прекрасно говорите на хинди. Вы жили в Индии?

– Спасибо. Нет, не бывал даже. Мне просто легко даются языки и всё прочее, – нехотя ответил я, еще больше убедив его в прекрасном владении хинди.

– Полиглот, значит? – спросил он.

– Да, наверное, – отмахнулся я, не желая вести беседу, но и не имея особого желания грубить.

– Вижу, вы чем-то расстроены? – словно робот, спросил он.

– Да. Неужели так видно? – ответил я.

– Вы знаете, я не знаю почему, но мне кажется, что Вам не нужно туда. Вы должны быть в ином месте, – монотонно произнес он.