– Да. Но не та, про которую ты думаешь. Это долгая история.

Я не проявила любопытства. Алексин научил меня сдержанности.

Крапивин захлопнул альбом.

– Проветримся?..

Вечер был душным. Серые сумерки звенели от комарья. Мне еще предстояло узнать, какие зверские на Сухой комары: шишки от укусов не сходят неделями.

– Смотаюсь за Юркой, – решил Артем.

Через пару минут он вернулся:

– Струсил! Тюфяк…

Я совсем не удивилась. Со мной всегда так.

– У тебя парнишка был? – внезапно спросил Артем.

– Да, – ответила я. – Кир.

Мне так хотелось, чтобы это было правдой…

– Теперь будет Юрка, – сказал Крапивин.

– Он же струсил.

– Куда он денется!..

Он никуда не делся.

Это лето столкнуло нас лбами – и набило шишек.

Сентябрь 1992 г.

Алексин

До последнего казалось, что пребывание в Алексине – это летнее явление. Летом всегда куда-нибудь выезжаешь, а к осени все возвращается на круги своя. И лишь когда первого сентября меня нарядили в чужую одежду, вместо привычной косы стянули волосы в «хвост» и сунули в руки букет бело-розовых пеонов – я поняла, что все всерьез и надолго.

Как минимум на год.

Тетя Римма болтала со своей приятельницей, и ее слышала вся улица, а я шла молча и думала о том, что тетка подозрительно добрая сегодня. Должно быть, ей льстит, что знакомые, с которыми она здоровается по пути (а на Петровке все знакомы), могут воочию убедиться, какая она хлебосольная и самоотверженная натура – не побоялась взять в дом неродную племянницу, вырвала девочку из этой «варварской» Чечни…

Новая школа высилась передо мной. В ней – о чудо – настоящий спортзал и раздевалка со скамейками и шкафчиками, и не надо ютиться на запасной лестнице, где все удобства – продавленное кресло и погнутые крючки. И никто демонстративно не заговорит при тебе по-чеченски, подчеркивая свою принадлежность к «высшей касте», как любили вытворять Джабраилов с Джанхотовым. Никто не обзовет тебя «русской свиньей» и не велит «убираться в свою Россию» – потому что это и есть Россия. Пусть местные кажутся мне странными и не знают самых обыкновенных вещей (что такое черемша и тутовник), я привыкну к ним, они – ко мне, и все будет хорошо…

Едва я вручила букет классной даме, как меня подхватили под руки две девчонки. Одна из них, с короткой стрижкой и круглыми совиными глазами, назвалась Соней. Маленькая, похожая на куколку – Лялей.

– Ее Алкой зовут, но мы переделали в Лялю, – скороговоркой пояснила Линючева. – Она младше на год, и она… такая хорошенькая.

Колесникова хихикнула. Я подумала, что тоже младше на год, но далеко не «такая хорошенькая» и, надеюсь, никто не вздумает давать мне прозвищ. Достаточно настрадалась я в свое время от «Сопли»!..

Вдруг я поймала на себе испытующий взгляд рослой девочки с косой челкой и широко расставленными глазами. Вокруг нее кольцом стояли одноклассницы и кое-кто из мальчишек, что изобличало в ней местную атаманшу. На ней были самые модные и дорогие шмотки (такое всегда чувствуется). Верхняя губа ее слегка оттопыривалась, добавляя выражение превосходства. Разговаривала девчонка отрывистыми фразами, заставляя поневоле ловить каждое слово, а иногда смеялась грубоватым смехом, больше подходящим «малому».

Это была Ларка Барыгина.

Оглядев меня с головы до пят, она повернулась к своим подружкам и что-то им сказала. Они с готовностью захихикали, и в этом угодливом смехе было столько восхищения и лести, что я тут же вспомнила Рамочкину с ее свитой.

Всю линейку Соня и Лялька пели мне в уши. Я узнала, что ближайшее окружение Барыгиной составляляют: Танька Трофимова («она вроде оруженосца»), Ирка Удальцова («главная язва и подпевала»), Анжела Демина («размалевана так, будто на