В зале поднялся шорох, ангелы зашевелились и начали перешептываться. При слове «опасность» Салли напряглась еще больше, а ее бедный билет сжался. Мистер Босс поднял вверх руку, призывая зал к молчанию. И когда все, наконец, утихли, произнес:

– Мы решили не дожидаться, когда по Канцелярии поползут слухи, и понимаем, что будет лучше, если вы узнаете обо всем от меня.

Он сделал паузу и ледяным, лишенным каких-либо эмоций голосом произнес:

– Сегодня ночью исчез мистер Конрад Джоуль, директор Департамента исполнения желаний. Есть предположение, что он… умер, – голос мистера Босса дрогнул. – Ввиду исключительности данного события, я попрошу всех сохранять спокойствие, усилить бдительность и оказывать всяческое содействие следственному комитету.

Умер?!

Салли показалось, что в тишине зала раздался гром. Ангелы с мертвенно бледными лицами повскакивали с мест и начали наперебой задавать вопросы, возмущаться и охать. Один из микрофонов упал в обморок. Салли почувствовала, как стол задрожал от хора голосов и поймала себя на том, что руки ее, все еще издевающиеся над билетом, тоже трясутся.

Ее снова замутило, а слова, произнесенные отцом, никак не могли дойти до ее сознания. Если раньше она и хотела повзрослеть, то только не таким образом.

– Салли, дорогая, нам лучше уйти, – миссис Босс сжала дрожащую руку дочери.

Салли скорчилась от боли в животе, и уже через мгновения лунная запеканка, съеденная на ужин, все-таки оказалась на столе. Голова закружилась, вдруг все вокруг потемнело, и Салли начала затягивать склизкая противная черная дыра.

Все исчезло.

Второй провал случился через пару дней. Чувствовала я себя неважно. Хотя это мягко говоря. На самом деле мне было так паршиво, что хотелось выть.

Я ехала с занятий по сольфеджио. Они у меня, понятное дело, не клеились. Мне до сих пор было тошно вспоминать о дне конкурса.

Я еле добралась до нужной станции и вышла из метро. Было уже темно, выпал снег, поэтому под ногами образовалась противная каша. Дул пронизывающий ветер. Издалека увидев автобус, я помчалась на остановку, но не успела перебежать дорогу: загорелся красный. Автобус ушел, ждать следующего было бессмысленно, так что я побрела, умирая от усталости, холода и одиночества.

До дома было всего две остановки, но в темноте и в условиях питерского ноября проходить их пешком было тяжело. Я забежала в первый попавшийся магазин, чтобы немного согреться, и набрала там столько продуктов, что дорога домой превратилась в настоящую пытку. Покупка еды всегда была на мне: мать оставляла мне деньги, потому что у нее никогда не хватало времени затариться. Таща на себе тяжелые пакеты и борясь с ветром, я начала рыдать. От безысходности, о несправедливости, от тысячи разных мелочей. Мне казалось, что я все делаю не так, что у меня ничего не получается, сколько бы усилий я ни прикладывала – только все валится из рук. Зачем вообще все это? Зачем я учусь, зачем хожу в магазин, пытаюсь сочинять? Зачем мне эти конкурсы и музыка – ведь что бы я ни делала, счастливей я от этого не становлюсь. Тогда что делать дальше? Зачем-то ведь я пришла сюда, только вот зачем? Зачем я живу и не сон ли все это? Кому все это нужно?

Я шла и плакала, глядя на проходящих мимо людей, проезжающие машины, вывески. Я вдруг начала видеть все так отчетливо, как будто бы мне показывали фильм, в котором было много крупных планов. Вот бушует ветер, поднимая в воздух черный пакет. Я слышу, как он шуршит, а вместе с ним скачет по земле пластмассовый одноразовый стаканчик. Бордовый. Вот проходит молодой человек в черной куртке, разговаривая по телефону. Куртка расстегнута, шапки нет, а ему, кажется, все равно. Одной рукой держит телефон, другой достает из кармана зажигалку.