И в это утро понедельника последней недели января он поднимался по лестнице на четвертый этаж, где располагался его кабинет. Почти дойдя до двери своего кабинета, он остановился и призадумался. Повернув голову влево, в сторону окна, он посмотрел на жгучие сумерки: небо где-то вдалеке, уходя к линии горизонта, представало сизым полотном, переходящим через оттенки в нежно-розовый. Казалось явным, что скоро настанет рассвет и оно, солнце, уже близко. По коридору плыл слабый аромат кофе, все двери кабинетов были закрыты и в длинном проулке, между несвежими от времени стен, не было ни души. Игорь Владимирович пошел обратно, к выходу на лестницу – медленным шагом направился к соседнему кабинету.

– Доброе утро, Игорь Владимирович, – дама, сидящая за столом, чуть спустила свои очки в черной оправе и оторвалась от компьютера.

– Доброе, если можно его так назвать, – ответил он и опустился в черное офисное кресло у стены. Женщина посмотрела на него пристальнее, сняла очки с лица и чуть прищурила глаза – зеленые, внимательные и чующие какую-то проблему.

Даму звали Лариса Евгеньевна. Она была профессионалом своего дела, хотя и не питала к своей профессии большой любви. Она часто говорила, что сделала карьеру в управлении персоналом случайно – скорее, ненароком, потому как любила всегда экономику и цифры. Но судьба распорядилась иначе и ее перипетиями судьбы занесло в прямо противоположную сферу. Она страдала от неидеальности этого мира и населяющих его людей, зачастую сдающихся в самый неподходящий момент жизни, – людей таких же несовершенных, как мир, которые часто ее разочаровывали отсутствием идейности, выносливости, работоспособности и преданности своему делу. У Ларисы Евгеньевны были высокие требования к подчиненным и часто ее сотрудники тонули в абсурдных дедлайнах, засиживаясь допоздна в душных кабинетах. Она мыслила языком достижений, показателей и метрик, а с подчиненными, если те вздумали увольняться, не выдержав бешеного ритма, а расставалась легко и непринужденно, и ни о ком никогда не жалела. Она искала лучших, но так за годы работы с ними и не встретилась, потому что она всегда была сильнее и конкуренции с ней не выдерживал никто. Взгляд у Ларисы Евгеньевны был тяжелый, обезоруживающий, заставлявший подчас свернуть с ее дороги, если визави вдруг угораздило попасть на ее путь. Игорю Владимировичу было с ней легко, потому что они оба говорили на одном языке и под словами, которые употребляли, подразумевали в своей голове одно и то же – то есть жизненный, и что не менее важно, корпоративный, понятийный аппарат, у них практически совпадал.

– Что-то случилось, Игорь Владимирович? – Лариса Евгеньевна медленно выговаривала слова, бросив на стол, рядом с бумагами, очки в черной оправе. На даме была бежевая блузка, а нижней части туловища из-за стола, за которым она сидела, Игорю Владимировичу не было видно: только обутые в бежевые лаковые туфли ступни, да тонкие щиколотки в телесного цвета чулках. Он опустил голову вниз, вздохнул, выдержав паузу, и сказал:

– Ваша Мария, – начал он, имея в виду подчиненную Ларисы Евгеньевны, – как бы вам это сказать, – он медлил и подбирал слова, – …она не очень дружелюбна, – закончил он предложение. Он замолчал и образовалась неловкая пауза. Женщина смотрела на него выжидающе, но Игорь Владимирович не торопился продолжать.

– Не совсем понятно, Игорь Владимирович, – молвила Лариса Евгеньевна спокойно и внимательно глядя на него, – можете чуть конкретнее?

Он смотрел на нее и внутренне восхищался ее умению так невозмутимо держаться, не отдавать себя эмоциям, рассуждать здраво, даже когда, казалось, случилась катастрофа, и, конечно, не делать скоропалительных выводов, что свидетельствовало о сильной выдержке.