Приоткрываю губы и сдаюсь на волю победителя. Позволяю наглому языку ворваться внутрь и по-хозяйски царствовать, устанавливая свои правила, диктуя условия и заставляя меня не просто отвечать, но терять голову и растворяться в опытных касаниях. Охотно подчиняюсь жадному, голодному напору, пока дыхание не теряется, сердце не начинает стучать набатом в голове, а руки не цепляются за крепкую шею в попытке удержать тело в вертикальном положении.

Сомов – ураган, обрушивается молниеносно и легко выметает из головы все лишнее, становится в ней единоличным властителем, зацикливает внимание на себе.

И меня это радует, действует бальзамом на истерзанную душу.

В данную минуту мне хорошо с этим человеком, хорошо и правильно, как бы странно и смешно это не выглядело после совместной ночи и моего отношения к его варварскому поступку.

– Какая интересная реакция на весть о том, что муженек, оказывается, жив, – выдает Олег, отстраняясь. – То в панический обморок решаешь свалиться, то через секунду страстно отвечаешь на поцелуй, будто хочешь отблагодарить за хорошую новость.

Он старается говорить ровно и даже с подначкой, будто произошедшее его никак не трогает, и делал он все это лишь ради того, чтобы привести меня в чувство, но я вижу расширившиеся от возбуждения зрачки, ощущаю сбившееся горячее дыхание на лице. Не так уж он спокоен, как старается показать.

И это сбивает с толку.

Будоражит помимо воли.

– Хорошую… – пробую на вкус совершенно инородное слово для оценки моего внутреннего состояния и кривлюсь, – хорошую? – уточняю, качая головой, а потом не выдерживаю. – Это шутка такая?

– А что, не рада? – прищуривается Олег, стараясь не только услышать ответ, но и считать по поведению мое истинное отношение.

– Конечно, нет! – повышаю голос, не сдержавшись. – Разве можно радоваться тому, что твой тюремщик и садист вдруг оживает? Что он не сдох, а в любой момент может опять появиться на пороге и снова начать… – не договариваю, вдруг поняв и испугавшись, что и кому говорю.

Отхожу к окну, отворачиваюсь от собеседника и обхватываю плечи, будто уже сейчас хочу закрыться и спрятаться от бывшего муженька. Знаю, что это глупо. И если он меня все еще не нашел, значит, просто не захотел, а не потому что не смог. И наша встреча – это дело времени.

– Женя, я видел у тебя на нижней части спины и бедрах шрамы, – вырывает из удушливых мыслей Олег, задавая новые вопросы и не позволяя погрузиться в себя. – Это его рук дело?

Краснею, мгновенно сообразив, когда он мог их увидеть, и тут же стыжусь своего уродства. Хочется просто кивнуть, подтвердив догадку, но в глазах Сомова сквозь видимое безразличие совсем немного проглядывает участие.

Сама не замечаю, как открываю рот.

– Когда Михаил считал, что я его разочаровала или ослушалась, он меня порол ремнем. Той частью, где была пряжка. Старался по попе, но иногда… промахивался.

Перед глазами будто наяву возникает скривленное в злобном оскале лицо Власова и его: «Я научу тебя покорности, дрянь!», а потом раздается тихий свист от замаха и мой вопль, когда металлическая пряжка врезается в нежную плоть.

– Как часто это происходило?

Усмехаюсь невесело, стараясь не замечать жалость в синих глазах.

– Четыре раза. Именно столько раз я пыталась от него сбежать, но он всякий раз меня находил, возвращал и злился все сильнее.

– Последний раз был три года назад в декабре. Верно? Ты провела в больнице полтора месяца. В медицинской карте написано, что ты поскользнулась на мокром полу в кухне и свалила на себя всю посуду, которую домработница не успела убрать со стола.