Почему же так получилось, что я думал о себе сосредоточенно и умно так редко, всего несколько раз за всю жизнь? После школы я минут десять думал о том, куда поступать – на философский факультет или психологический. Когда умер папа, я ненадолго задумался о том, что значит быть самым старшим мужчиной в небольшой и недружной семье. Однажды думал о том, что секс сближает мужчину с женщиной гораздо меньше, чем женщину с мужчиной, и потом встал, оделся, побрился, поцеловал еще спящую подругу в попу и уже больше не возвращался к ней. Вот, пожалуй, и все мои попытки подумать о себе. Остальные мысли приходили ко мне готовым к употреблению пониманием. Еще в университете я понял, что нужен другим людям только в здоровом и обеспеченном виде, и поэтому сознательно не курил, каждую неделю играл в теннис и больше зарабатывал деньги, чем думал о том, зачем они мне на самом деле нужны. Прочитав пушкинскую фразу о том, что сладостное внимание женщин – почти единственная цель наших усилий, я с облегчением понял, что моя зависимость от женского внимания – это норма, а не болезнь. И про Ириску я на самом деле никогда не думал, а просто с момента первого секса понимал, что мне с ней хорошо и удобно.

Я много тысяч часов размышлял о том, как лучше организовать продажу крымских вин по всей стране. О футболе я рассуждал почти вслух даже тогда, когда рядом не было никого, кто мог бы поспорить со мной. Жизнь друзей мы всегда с другими друзьями анализировали настолько глубоко, что знакомым женщинам казалось, что мы умеем сплетничать лучше них. Я никогда не сомневался в том, что я умею думать! Меня этому учили много лет на философском. Я недавно классически умно купил себе машину: собрал всю информацию о спортивных купе, сравнил доступные модели, побывал на нескольких тест-драйвах, добился минимально возможной цены… Я действительно умею думать, но почему-то о себе как-то не думается. Эмоции перебивают… Честности не хватает… Не удается убрать из мышления фон из каких-то непонятных условностей и никому ненужных обязательств… Еще я заметил, что большая часть нашей энергии почему-то постоянно расходуется на то, чтобы скрывать от самих себя все, что мы знаем о себе. И думать о своих чувствах – это совсем иное, чем думать об абстракциях и железках. О чувствах надо уметь думать как-то по-особенному, и в университете меня этому почему-то не учили.

Я вдруг понял, что почти ничего не знаю о своих чувствах. Дружить со своими немногими мыслями мне всегда было проще, чем со своими тощими чувствами. Я лишь знал, что появляющиеся мысли у меня почему-то всегда убивают чувства, но почему-то не в этот раз. Я всегда знал, что есть чувства, которых во мне нет и, скорее всего, никогда не будет. Например, во мне нет веры. Веры в себя, веры в своего еще не родившегося ребенка, вера в близкого человека – нет этих вер у меня. Но разве это делает меня ущербны? Это пустое пространство безверия не заполняется какими-то другими чувствами-монстрами, потому что пустого пространства не возникает. Вместо «я верю» я говорю «не знаю». Мне легко жить со своим «не знаю». Я не комплексую по поводу своего незнания. Я не ставлю себе двойки за свое незнание. Я вовсе не уверен, что хочу все знать. Я переживу без веры в человечество и уж тем более в непонятных мне Богов, которые давно превратились почти в Дедов морозов, о которых мы вспоминаем в ожидании подарков и забываем, когда играем в свои земные игры…

Я думал обо всем этом, словно смотрел в колодец, не узнавая свое отражение в глубине. И, внутренне пошатнувшись, осторожно попробовал подумать о Веронике, будто вступил в холодную реку в жаркий день.