Гигант из дверного проема проревел что-то несуразное и устремился на незваного гостя. За мгновение он проскочил добрых десять метров и врезался в Пассье, перекинув через прилавок прямиком на стеллаж с антиквариатом. Каскад драгоценнейших произведений накрыл парня, сдавленно хватавшего воздух, но его рука успела подхватить особо примечательный экземпляр: три человека заливали алой жидкостью колодец.

Через секунду сосуд разбился о лысую голову великана, придавив лицом к красному дереву. Удар оказался сильным, но недостаточно – мужчина попытался подняться, сверлив взглядом оппонента: холодного молокососа с уродливым шрамом на щеке. Пассье воспользовался промедлением: схватил одной рукой лоб, а другой – септум быка, усилием спины вырвав кольцо из мягких тканей носа. Амбал вновь взревел, но уже от боли; его глаза горели ненавистью, пока один не выбил серебряным украшением юноша. Противник со стонами согнулся в четверть. Вся мощь покидала тело сквозь раны.

– О нет! Прошу, с-с-смилуйтесь, я заплачу… Заплачу! – раздались всхлипы из-под обуви Пассье.

– С процентами, – выдавил он, бросив окровавленное кольцо.

– Д-д-да… конечно, возьмите деньги из кассы… Там… – мольбы прервал приступ кашля, но когда старик был готов продолжать, в продолжении уже не было необходимости. Молодой человек достал купюры из хранилища и направился к выходу, перешагнув пресмыкающегося словно змею.

– Тринадцать тысяч марок. Остальное можешь потратить на восстановление, – выпалил Пассье и скрылся за порогом в темноте.

Мрак уже не оставлял на коже иней: за те несколько недель, что приходилось тайно сбегать из-за решетчатых окон казарм, Пассье слился с тенями. Даже его глаза уже были способны приметить комочек серо-мшистого пуха на картонке в одном из переулков. Грузные ботинки маршировали в миллиметрах от кучки, едва не раздавив. Тощее существо испуганно вскочило, зашипело и выставило один отломанный клык, а другой длинный как спица, против нарушителя.

Юноша не мог оглянуться, неосознанно скривив губы. Время поджимало: скоро хватятся в гарнизоне, но оставалось еще одно дельце. Работа на подпольный Синдикат подходила к концу, и он мог бы наконец избавиться бы от поруки необходимой для плана. К сожалению, только у бандитов он мог раздобыть поддержку, которая не стала бы задавать вопросов. Хотя это было бы не самое жестокое, что они претворяли в жизнь. Убивают людей и получше террористов…

Спина, плечи содрогались от боли. Последний удар впился иглами в кожу – Гегена сжала кулаки, но молчала: отец не любил видеть ее слез. Он вырвал заостренные концы плети и закашлял, брызнув кровью на щеку дочери. Папа уже не мог и поднять руку без приступа, разрывавшего легкие. Слабым утешением было лишь то, что плеть в разы реже рассекала кожу, а катарсиса он достигал, вероятно, втрое быстрее.

Девушка стерла грязно-алый след. Возможно, если бы в доме были бы часы, стрелка лениво приближалась бы к пяти, судя по багровым разводам рассвета за побитой оконной рамой. Отцу нужно было отправляться в доки, поэтому и разбудил девушку. Он бросил хлыст на пол и наказал:

– Штоб помалкивала, пока меня нет. Не пристало женщине клянчить всякие отходы у соседей. Кхе-кхе… Если еще раз услышу – поговорим по-другому… – промокнув ветошью губы, густую всклоченную бороду, мужчина натянул старую куртку с нефтяными пятнами и вылез из дома.

Скрип закрывающегося дверного полотна эхом разнесся по ночлежке. Гегена не смогла подняться с колен и подползла к ведру с водой, чтобы омыться. На краю, прикрывая ржавчину, висел нежно сложенный платок, кружевами напоминавший свадебное платье. С каждым окунанием в омут кровавые лианы вырисовывали знакомую картину, ту, что девушка почти закончила. Остались последние штрихи…