В холле, рядом с четырьмя одноликими статуями, льющими воду из амфор в небольшой круглый бассейн, уже неделю как поставили ель – изумрудную, высокую, просящую своей статью и пышностью по меньшей мере золотые украшения. Но сначала Матиас, как и во все предыдущие года, развесил на ветвях конфеты – самый любимый всеми сотрудниками ритуал. Каждый мог взять, пробегая, конфетку-другую, заодно получив вместе в ней праздничное пожелание или предсказание – Матиас прятал под обёртки тонкий, аккуратно тронутый старательно вырисованными буквами прямоугольник листа.

«Много солнца». «Улыбающиеся тебе люди». «Целый торт, который съешь, и никто не будет за это ругать». Пожелания Матиаса всегда были такими же, как он сам – детскими, искренними и простыми, и от этого лишь сильней любимыми. Доброту необязательно облекать в громоздкие и вычурные фразы. По мере исчезновения с ёлки конфеты появлялись вновь – у Матиаса в его комнатке уборщика на верхней полке шкафа, по соседству с чистыми полотенцами, стояла вместительная картонная коробка. Матиас брал из неё конфеты, а они всё не убывали. Он считал это волшебством или, быть может, какой-то особенной дверью. Ян мог бы показать ему запасной ключ, который лежал в директорском сейфе, а Рик – рассказать, как привычно каждый год стоять на страже у двери, пока Ян заполняет коробку разноцветным и шуршащим содержимым, но это тоже был многолетний ритуал, и он тоже не должен был нарушаться.

Ян вспомнил сейчас доставшееся ему пожелание – короткое, всего из одного слова, и улыбнулся в падающие ему на лицо с неба кружева.

– Ну что ты скалишься, болезный, – сказал заместитель. – Отморозил голову?

Ян подгрёб снег себе под затылок, чтобы мягче было лежать, и не ответил.

– Так ты точно себе мозги заморозишь. Если там ещё осталось что-то. Если вообще было. Дверь тебя возьми, вставай, болван…

На зимнем воздухе у знаменитого Грозы и Ужаса всегда краснел кончик носа, что мигом стирало его обычную хмурость и холодность, делая чуть ли не милым. Он хорошо знал за своим организмом подобное предательство, отчего носил зимой длинный и широкий шарф – замотал на пол-лица, и ничего никому не рассмотреть. Не любил, когда в нём видели то, чему можно было улыбнуться. Но сейчас из-за этой школьной возни в снегу шарф сполз.

– Нос, – сказал Ян. – Да ты чудесен, господин заместитель.

– Ну, Ян…

– И почему от тебя все шарахаются? Гроза, мол, и Ужас, злобный начальник… Разок покажись им таким – сразу полюбят.

– Я тебя сейчас пошлю в непечатную дверь. С приданным пинком ускорением.

– Хватит заматываться, как обитательница гарема, – потянулся было Ян, но ему дали по рукам и велели не лапать чужие шарфы. – Ну, хотя бы здесь! От кого тут прятаться – от спортивных снарядов и ёлок?

– От тебя, – глухо произнёс заместитель в шарф. – И твоей мерзкой ухмылки.

– Смотри, я уже принял серьёзный вид.

– И всё равно не прокатит, Ян.

Ян сел и отряхнулся от снега.

– Прячешь в себе человека, – с осуждением сказал он.

– А в шарфе я кто – чудовище? – иронично спросил заместитель.

– В шарфе ты угрюмый и замкнутый тип.

– Приятно, когда хвалит начальство.

Ян фыркнул. Угрюмый и замкнутый тип протянул руку и помог ему встать.

С противоположной стороны стадиона уходила под кроны деревьев аллея, ведущая в старый парк. Отсюда было видно, что и она пуста – одни фонари и скамейки, да ещё чуть подальше, за поворотом и соснами, угадывался слабый блеск стеклянной арки над информационным терминалом. Ян подумал, что озеро должно быть, скоро промёрзнет достаточно, чтобы сделать из него каток. На снегу беговой дорожки, помимо человеческих следов, виднелись и кошачьи – аккуратные маленькие лапки.