– Росомахам.

– Тебе всё шутки шутить! Я тебе говорю: добром не кончится. Сам знаешь, что бывает, если всякий сброд в отряд набирать! Воруют, говоришь? Так это ещё цветочки! Ещё пару лун тут посидишь – таких ягодок дождёшься, что мало не покажется.

– Сам знаю.

– Да тебе хоть кол на голове теши! – в сердцах воскликнул Летард. – Знает он! Послушай: я тебя хоть раз подвёл, а? На границе с тобой стояли. Купцов этих чёртовых толстозадых охраняли. В столице ты отрядом командовал, так я всё это время с тобой был! И когда северяне пришли – тоже!

– Я помню.

– А что меня из-под мечей вытащил, помнишь?

– И это помню.

– Так вот, долг платежом красен, слыхал про такое? Добра ведь тебе желаю! Послушай меня: брось ты всё это. Уйти – успеем. До моря доберёмся, на корабль наймёмся – вот жизнь будет, а? А здесь что? Пропадём ведь ни за грош.

– Уходи. А я подожду пока.

– У-у, дурак! – взвыл Летард в бессильной злобе. – Твердолобый!

В землянке прозвучали шаги – наверное, воевода подошёл вплотную к Летарду и заговорил так тихо, что Лейла едва разобрала:

– Я – княжеский воин. Я на мече клялся. Скажешь, не было этого?

– Да ведь князя твоего давно уже нет! Был князь, да весь вышел!

– Князя нет, а люди остались. Кто им заступа теперь, кроме меня?

– Хороший из тебя тут, в лесу, заступник!

– Ты не забывайся, друг, – впервые в голосе воеводы прозвучали металлические нотки – те самые, с которыми он обращался с пойманному с поличным ворью. – Пятьдесят отрядов без малого перехватили! Пятьдесят! А в каждом – солдат по двадцать, если не по тридцать. Это, считай, на тысячу северян меньше.

– С тобой чтобы спорить, нужно гороху наесться.

– А ты не спорь. Если не любо – я никого не держу. А раз уходить не желаешь, так изволь приказы выполнять!

– Слушаюсь…

Летард так резко рванул на себя дверь, что приникшая к ней ухом Лейла не успела отскочить – и едва не рухнула в землянку, чудом не расплескав похлёбку.

– Подслушивать, значит?!

– Летард!

Воевода вырос на пороге внезапно – страшный, как занесённый меч. Лейла тоненько пискнула и рванулась было назад, но опомнилась – поставила миску на нижнюю ступень, почти к сапогам воеводы, и, не дожидаясь окрика, кинулась наутёк.

Отмывая потом котлы в холодной воде, Лейла так и сяк перекатывала в уме услышанное. По всему получалось – Летард чем-то недоволен из того, что делает воевода, и боится за него. А воевода Летарда не слушает, потому как у него душа болит за простых людей, которым он поставлен защитой.

И так стало Лейле воеводу почему-то жалко, что вечером, собравшись печь лепёшки, она отсыпала в пустую миску чистой муки и спрятала под приготовленную для растопки щепу. Зерна оставался всего один мешок, да и тот худой, с дряблыми боками, и Лейла давно уже приноровилась смешивать муку с толчёной корой и липовыми листьями, чтобы хватило на подольше. Воины кривились, но ели. Мать когда-то пекла такие же точно лепёшки – давно, когда голод был. Лейла тогда макушкой до столешницы не доставала, но вкус лепёшек помнился ей до сих пор – тёмное тесто было пресным, чуть горьковатым, но вполне съедобным, а голодному брюху казалось – ничего вкуснее и быть не могло. Получались ли её лепёшки похожими на материнские, Лейла не знала – себе пробовать воспрещала, даже миску из-под теста не облизывала, выскребала всё без остатка.

Разделив муку на две неравные части, Лейла одну из них смешала с корой – нечего привередничать, всё полезно, что в рот полезло! – а из второй замесила обычное тесто. Не заметил бы кто, увидят – сожрут её саму вместе с лепёшками.

Пшеничный хлеб был не чета тому, что с корой – светлый, благоухающий священным домашним запахом домашнего печева. Ещё раз воровато оглянувшись, Лейла завернула его в чистую тряпицу – и затрусила к воеводиной землянке. Внутрь зайти она, однако, так и не решилась – поколебавшись, оставила свёрток на ступенях, стукнула пару раз в дверь и дала дёру.