Классовое сознание обоих типов – как пролетариата, так и буржуазии – способно создать теоретическое представление об общественном устройстве, однако социальные границы этих теоретических представлений совершенно различны. Сосредоточенный на преследовании частных интересов, собственник капитала не склонен замечать общественную природу капитала, он не видит общественной функции своей деятельности. Эта функция осуществляется бессознательно, «поверх головы» и помимо воли буржуа. Столкновение с общественной природой капитала для собственника капитала происходит в трагические периоды экономических кризисов и становится для него полной неожиданностью. Но даже в ситуации кризиса большинство представителей класса буржуа скорее предпочтут рассматривать, например, банкротство как результат личных просчетов, нежели как действие объективного закона. Не только на практике, но и в теории буржуазное классовое сознание склонно абсолютизировать значимость индивидуальной инициативы, и эта абсолютизация в конечном итоге приводит к отрицанию существования каких-либо общих законов исторического развития. История предстает перед буржуазным сознанием либо как тиражирование некого формализма, совершенно равнодушного к человеческого материалу, либо как «неразумное правление слепых сил, которое в лучшем случае воплощается в “духе народов” или в “великих людях”, то есть может быть лишь прагматически описано, а не рационально понято»[92].

В своем стремлении постичь содержание исторического процесса буржуазное сознание, в полном соответствии с характером повседневного опыта отдельных буржуа, склоняется к калькулятивному типу мышления. В сознании представителей капитала господствует желание просчитать каждую ситуацию до мельчайших деталей, исключив малейший риск и неопределенность. Рабочий, занятый в производстве, выступает в этом мышлении как нечто непредсказуемое, как стихия, время от времени дестабилизирующая хорошо просчитанный и отлаженный механизм производства.

Несмотря на стремление к максимально точному научному расчету, буржуазия не в состоянии завершить даже свою исконную науку политической экономии, – последняя терпит поражение в теории кризисов. Буржуазии нет дела до того, что теоретическое решение проблемы кризисов найдено наукой, она не может принять это решение, поскольку само принятие означает отказ от классовой точки зрения и добровольное отречение от своего господства. Точка зрения капиталиста на экономическую структуру общества имеет в своей основе «нормальное» смещение видения, в котором видимость склонна выдавать себя за сущность. Но если при «нормальном» смещении в сфере познания, полагает Г. Лукач, «просто обнаруживается неспособность капиталиста за поверхностью явлений увидеть их истинные движущие силы, то при преломлении его в практической плоскости оно затрагивает центральный, фундаментальный факт капиталистического общества – классовую борьбу… Диалектическое противоречие в “ложном” сознании буржуазии становится все более острым: “ложное” сознание превращается в ложность сознания. Противоречие, поначалу лишь объективно намеченное, становится также субъективным: из теоретической проблемы получается моральный образ действий, решающим образом влияющий на все практические позиции класса во всех жизненных ситуациях и вопросах»[93]. Идеологически формальным и политически бесплодным становится мышление, не достигающее сущностного основания общественной жизни и принимающее видимость за сущность.

Осмысление конкретных исторических условий генезиса классового сознания происходит сквозь призму категории