– Не перебивай. Нет. В этот раз свинина. Это была обычная свинина, – сказала тысяча. – Главное впереди. Это была бабка. Старая бабка лет восьмидесяти. Она работала мясником на скотобойне. А на рынке приторговывала ворованным мясом с комбината. К вечеру, когда рынок закрылся, она пришла домой вместе с сожителем, – тысяча поморщилась и вздрогнула. – Как можно! Но факт. Сожитель был моложе ее лет на тридцать. Выпила самогоночки вместе с сожителем. Разговор – слово едкое, мысль ревнивая. Бабка вспылила и своего мужичка по голове скалкой шарахнула. А тот возьми и помри на месте. Кому в тюрягу охота на старости лет? А бабуся та крепкая – два метра в плечах, в обхвате что сосна столетняя, крепкая. Ну, она и того – разобралась по профессиональному с телом. Мясником все-таки проработала всю жизнь. Ей разделать тушу – что колбаски нарезать. Она и разделала своего сожителя. Что-то на базаре продала, что-то в морозильник сунула, холодца наварила – соседей угостила.

– А пятно, – перевела дыхание двухсотрублевка, – пятно откуда… как?

– Ах, пятно! – воскликнула тысяча и буднично пояснила: – Так перед тем как, значит, вот эти дела, она нас пересчитывала после торговли, и на табуретки мы лежали. А она как начала топором рубать жениха своего, тут на нас и полетели ошметки, кишки.

– Как же нашли? – спросила новая купюра.

– Обычное дело, – засмеялась старая банкнота. – Как водится в фильме ужасов. Соседи ноготь нашли в холодце. Такие дела… Нас изъяли, к делу подшили. Соседи блевали три дня. Бабка в тюрьме.

Установилось молчание. Двухсотрублевка представляла себе ужасные картины – одна кровавее другой, а старая тысяча думала о том, что все-таки прожила интересную жизнь и что иной раз один ее день был насыщеннее полной жизни какой-нибудь монеты, закинутой детской рукой в вечную копилку.

– Такая сказка на ночь. Так что, как говорится, мойте руки после нас, – наконец сказала тысяча.

– Понятно… – отозвалась зеленая двухсотрублевка.

– Но не мы грязные. Такими нас делают руки, – сказала тысяча. – В конце концов, что есть мы? Мы – это обезличенный эквивалент человеческого труда. Дистиллят. А уж как его применят, не от нас зависит. Купить ребенку молоко или дать взятку, заплатить за лечение врачу, спасти жизнь или продать человечинку. Кто это решает?

В этот момент папку подхватила невидимая рука, распахнулся свет, и новенькая купюра с морем, чайками и колоннами упорхнула, чтобы продолжить длинный противоречивый путь. А старая тысяча только и успела проводить ее печально взглядом трех глаз. Она так и не узнала, что по этому поводу думает новое поколение молодых банкнот.

– Пиши, Аня, пиши! С большой буквы! – громко сказал член младшего госсовета Республики, дожевывая пирожок с мясом и вытирая пятерню о фалды синего мундира. – Указ.

Писарь и по совместительству помощник члена Совета Республики, кудрявая девушка с длинными, густыми, тщательно обработанными перекисью водорода волосами, плоской грудью и огромными бедрами, обмакнула высокое гусиное перо в чернильницу. Затем, аккуратно стряхнув лишнюю каплю, наклонилась над листом бумаги, выводя каллиграфическую заглавную букву.

– Указ. Именем короля мы, малый государственный совет, повелеваем, – член совета прервал речь и, заглядывая помощнику сзади через плечо, осведомился: – Поспеваешь, Сунган?

– Да, Ваша честь, – Аня тряхнула кудрями, ее почти бесцветные глаза ничего не выражали. – Поспеваем, Сан Саныч.

Аня Сунган высунула от усердия язык и выводила начало спирали заглавной буквы:

– Жаль, что на принтере нельзя. И черновик писать не разрешается.