Сталинские дома, или просто «сталинки», – это номенклатурные (для молодежи – элитные) жилые дома, которые точечно начали строить в 50-х годах прошлого века, когда у власти еще был Иосиф Сталин. Так и назвали их – сталинки (потом к власти пришел Хрущев, и пошли «хрущевки»). Поскольку жить в таких домах должны были не простые люди, а избранные, приближенные к власти или, как тогда говорили, «к аппарату» или «номенклатуре», считалось, что их надо ограждать от возможных неприятностей.

Все еще помнили ужасы недавно закончившейся войны, и на случай бомбежки было решено устроить под каждым таким домом полноценное бомбоубежище. Оно закрывалось толстыми стальными дверями и внутри имело целую систему коридоров, помещений и закоулков с электричеством, водопроводом и вентиляцией. В случае авианалета оно должно было вместить жителей дома на некоторое время, пока не исчезнет опасность. Затем жители, по планам, должны были вернуться в свои крартиры.

Ключи от железных дверей хранились, как правило, у дворников. Ведь раньше дворники были незаменимыми людьми, первыми помощниками милиции. Жили при домах, как правило, в маленьких комнатках с отдельным входом в подвальном этаже. На минуточку, это была уважаемая профессия! Сейчас большинство из таких убежищ сдаются в аренду под различные склады или другие нужды…

Коридор, в котором оказался Степаныч с компанией, был длинным, метров десять или больше, насколько позволяла рассмотреть светящаяся «пипка» в руке Серого. Старик прошмыгнул в дверь сразу после них, оглядел в щелочку местность снаружи и захлопнул дверь. Та закрылась с упругим хлопком. Резиновые прокладки сошлись, и по ушам ударило воздушной волной.

– Мощно! – вырвалось у Степаныча.

– А то! – пророкотал под сводами голос Серого. Он зажег коротенькую свечку, потом вторую, и в коридорчике сразу стало уютнее. Степаныч огляделся. Они находились в тамбурном коридоре, который отделял вход от непосредственно самого бомбоубежища. Двойные двери – надежнее!

В углу возвышался серый металлический шкаф. На его боковой стенке было множество отверстий, видимо для вентиляции, во многие из которых были продеты разноцветные загнутые кусочки толстой проволоки. На этих самодельных крючочках висели какое-то тряпье, халат и колпак деда Мороза и даже какая-то запыленная коробочка на длинном пояске, в которой Степаныч узнал фотоаппарат «Смена-8М».

– На фига фотик-то? Все равно пленки нет уже сто лет, – удивился Степаныч.

– А у нас – запас, мы на память фоткаемся, – опять заржал Кепа.

Он деловито обошел импровизировныый стол из шести-семи деревянных, сложенных друг на друга паллет (такие подставки, на них еще возят тяжелые грузы), снял свой балахон (Степаныч так и не понял – пончо или широкая куртка, что ли?) и уселся в драное офисное кресло без ножек, лежащее на каких-то коробках.

– Ну чем не директор, блин? – раскачивался он, смеясь, пока, не рассчитав, не завалился назад, явив миру рваные на попе джинсы и стертые подошвы некогда модных, но давно умерших «гриндеров» (Grinders – марка мужской обуви с высокими берцами).

Тут заржали уже все. И то ли оттого, что все были в тепле и, как Степаныч полагал, в относительной безопасности, смех получился естественный, почти по-человечески добрый.

– Вставай, директор фигов! Чаю погрей! Только острожно, там плитка искрит!

– Давайте исправлю, чтоб не искрила, я умею, – тут же постарался проявить свою полезность Степаныч. Ведь неизвестно, как все обернется: тут, по крайней мере, лучше, чем в кузове. Тепло, электричество!

Вот какое все-таки человек неприспособленное существо! Вот, кажется, космос покорили, ракеты есть, телефоны, гаджеты, вайфай и, как тетка говорила, Стаграмм (Instagramm), а простой холод делает нас беспомощными.