Виктор отпрянул от зеркала и недовольно хмыкнул. Потом потрепал себя по голове, проводя длинными узловатыми пальцами по русым, или, как он их нелестно называл, «мышиного цвета» волосам.

– Вот урод, – почти зло шепнул он, с некоторым отвращением ещё раз окинув взглядом отражение целиком, после чего отвернулся. – Томас-то получше был.

– Виктор, собирайся, – заявила его мать, открывая окно на кухне. Дым постепенно начал вытягиваться на улицу.

Парень, едва перешагнув порог комнаты, закашлялся и осмотрел кухню.

– Мама, ты испортила омлет? – с обречённостью поинтересовался он. Очевидно, испортила, это был больше риторический вопрос.

– Не испортила. Он немного подгорел, – как ни в чём не бывало отозвалась женщина, заправляя за уши пряди с парочкой серебристых волосков. Она плотнее запахивает халат на себе и равнодушно смотрит на сына. Именно тогда, в ответ всматриваясь в её лицо, он и понимает, насколько ужасно выглядит его мать, как много у неё морщин; а когда она поднимает брови или улыбается, что случается довольно редко, её лоб похож на стиральную доску. В детстве ему казалось, что мама красивее. Но очень может быть, что именно после развода она так запустила себя. Раньше она, вроде как, носила платья. После расставания родителей парень больше никогда не видел маму в платье.

– Немного подгорел? – переспрашивает Виктор. Сейчас в его голосе проступают эмоции, так как уже можно себя не контролировать. Обычно он холоднее.

– Да, совсем немного, – безразлично кивает женщина на сковороду.

– Он же сгорел у тебя. Дым вон какой был, – замечает парень, покосившись на плиту.

Его сокурсники и то лучше готовили, чем мама.

– Сгорел или нет, а мы съедим и так. Всё равно ничего другого нет, – она машет рукой и выглядывает в окно. По выражению лица женщины видно, как ей приносят хоть какое-то облегчение трели птичек в их пустом крохотном саду, где только сорняки, кучка сухих цветов на клумбе да парочка деревьев, и то доставшихся им от прошлых хозяев.

– Я не хочу есть угли, – слабо возмущается Виктор, но особо не трепыхается, поскольку знает, что ничего-то он не добьётся.

– Ешь и не выпендривайся, – почти приказывает женщина, продолжая любоваться заросшим садом, но её голос такой тихий, что миссис Элфорд становится почти жаль.

Они настолько похожи, что Виктор вполне мог бы сойти за мужскую версию своей матери, если бы та ещё и была на сорок лет моложе. А Виктория была копией своего отца. Те же жестковатые каштановые волосы, серые глаза. Вот из-за чего семья разделилась именно так.

– Хорошо, – негромко отвечает парень и подходит к плите. Почерневший омлет с крошащейся ветчиной не вызывает аппетита, но он не хочет расстраивать маму.

«Мама старалась» – убеждает он себя, прекрасно зная, что она не старалась, а сделала всё «лишь бы как». Пока омлет жарился, мама смотрела утренний выпуск новостей. Так и проглядела, пока не почувствовала запах горелого. В этом Виктор был на все сто процентов уверен, потому что это далеко не первый его горелый омлет в жизни.

– Ты тоже будешь? – уточняет он, почесав щеку.

– Да. Соскреби со сковороды, что сможешь, тарелок нет, – тоскливо говорит она, закрывая глаза и прислушиваясь к пению птиц. – Или помой себе сам тарелку, я не знаю, делай что хочешь, – безучастно добавляет она.

Виктор послушно отскребает лопаткой омлет и ест прямо со сковороды.

Ему хочется съязвить по поводу вкуса еды, но он этого не делает. Последнее время он стал всё чаще задумываться о распаде их семьи, это немного пугало.

– Потом собирайся, – напоминает она, когда птицы перестают петь. Женщина закрывает окно и с сожалением смотрит на сына, когда тот хрустит горелым. – Извини, – робко произносит она, но смущённой не выглядит.