У Виктора покраснели кончики ушей, когда Виола рассказала полицейскому про то, что её сын всё не может найти себе девушку. Он уже было хотел укорить маму, но решил, что потом это сделает, ведь сейчас его позор – не главная его проблема, далеко не главная…

– Хотите сказать, – подал голос Клоуз. – Виктор постоянно находится в Вашем поле зрения?

– Совершенно верно, – кивнула Виола. – К несчастью, – прибавила она. – Жаль, что Вы ничего не можете с этим сделать, – посетовала женщина – Не можете же, да?

– Прошу прощения, но моя сфера деятельности немного иная, – вежливо сказал полицейский, явно понимая, что имеет дело с капельку сумасшедшей женщиной. Хотя, может, у неё так проявляется стресс и шок, кто знает…

– Жаль, – вздохнула Виола.

– И про тринадцатое августа Вы мне совсем ничего не можете сказать? – без особой надежды ещё раз спросил полицейский.

– Совсем, – с грустью произнесла женщина. – А, кстати, почему подозревают моего сына? Кого Вы допрашиваете, что дают такие показания? – интересуется она.

– Прошу прощения, – снова извиняется Клоуз. – Не могу разглашать такую информацию. И мне хотелось бы переговорить с Вами, миссис Элфорд, с глазу на глаз.

– Виктор, выйди из комнаты, – тотчас же приказала женщина, строго кивнув ему на выход из гостиной.

Ему хотелось сейчас закатить глаза или фыркнуть, а потом, демонстративно громко топая, покинуть комнату, напоследок окинув этого дрянного Клоуза самым своим презрительным взглядом. Но он этого не сделал.

Прямо сейчас ему нужно было выглядеть послушнейшим гражданином Англии и, совершенно не сопротивляясь, сделать так, как просит достопочтеннейший господин полицейский, храни его Господь, если, конечно, Виктор не хочет, чтобы ещё и сам полицейский начал его в чём-то подозревать. То, что он практически не выходит из своей комнаты – уже само по себе подозрительно, а мама ещё и так ужасно много говорила об этом, потому что, мало ли что он делает в этой комнате, может, он, вообще, только врёт родной матери в том, что сидит у себя, а на самом деле шастает по закоулкам города и убивает своих бывших одногруппников… и бывших преподавателей до кучи. Хорошо, что его хоть в смерти мистера Хамфри, земля ему будет пухом, не подозревают. Но вполне возможно, что в причастности к этой смерти его тоже начнут подозревать, просто расследования на данный момент ещё ведутся, времени-то с первой смерти уже много прошло, а заподозрили в чём-то Виктора только сейчас, так что… он просто кивнул головой и, что было невероятно предсказуемо, ушёл в свою комнату, не забыв, конечно же, закрыть за собой дверь.

Но он же не идиот, чтобы не подслушивать разговор мамы и полицейского. Поэтому сразу после того, как Виктор закрыл дверь, он припал ухом к двери и перестал дышать, чтобы дыханием своим не заглушить и так не очень-то громкие голоса в гостиной.

Однако, как бы он не прислушивался, как бы он не замирал, пытаясь расслышать хоть словечко из всей их пустой (а может, и не пустой) болтовни, ему не удалось ничего распознать, только невнятное бормотание, которое действовало ему на нервы своей монотонностью и одновременно непонятностью.

Наверное, он всё же был идиотом, раз уж заранее не подумал о том, что ему может понадобиться стеклянный стакан для прослушки.

Подумав о стакане, он тихо, но выразительно выругался:

– Ч-ч-чёрт, – прошептал Виктор, злобно хмуря брови.

«Возможно, я был бы чуть умнее и расчётливее, если бы не был так напряжён» – мрачно подумал он, от гнева едва не пнув перед собой дверь.

Он знал, что ничего не услышит, но зачем-то всё равно прильнул к двери вновь. Видимо, ещё лелеял надежду, что что-нибудь да донесётся до его слуха более или менее отчётливое.