– Прости, я все исправлю.

– И никаких больше прогулок! Будешь корпеть над учебниками, пока не исправишь все. Из дома в школу, из школы домой. И никакого телефона!

Это не самое страшное. Но еще не все. Подзатыльник. И звонкая пощечина. Хлопает дверь. В ушах еще долго стоит звон, а щека пылает.

Я должен держать себя в руках. Но я не могу. Я вновь припадаю к столу, вновь смотрю на накопившиеся задания. А в голове оглушающая тишина. Я, кажется не должен плакать, но я плачу. Почему все так? Почему жизнь так терзает меня? Наказан я за что-то? Но ведь я же не плохой человек. Ведь нельзя же, право, судить меня за любовь. Или жизнь вовсе и не судит, а просто рубит с плеча?

Город выстилается туманом перед моими глазами. Все эти прохожие, дома, пейзаж свиваются в общей массе. Я все-таки засрал кеды. И на штаны попала пара капель. Ненавижу. Я слишком часто повторяю это слово. Есть такие слова, которые я как-то особо часто прокручиваю в голове до того, что они становятся невыносимыми не только в голове, но и в речи, и в книгах. Но я все повторяю и повторяю. Ненавижу.

Попробовал бы я сейчас закричать, голос бы порвался. Горло сдавливает бессилием и злобой. От того, впрочем, и бессилен, что злобы больше меня, злоба меня и придавливает.

Я, погруженный в свои мысли, не вижу дороги. Обида впивается в меня шипами, ноги несут куда-то. Может, хорошо, что они сами знают куда меня нести. Больно. Еще одно слово, которое я терпеть не могу.

Ноги вскоре приносят меня к нашему коттеджу. Для нас троих, то есть для меня и родителей, он слишком большой. Отец, правда, так не считает. А я вот думаю, мы и так почти не видим друг друга, а если дом будет еще больше… Хотя, в этом есть и плюсы, никто особо не достает меня своим вниманием. Мне это не нужно. Не нужно!

Я захожу домой и сразу с порога наша домработница семенит ко мне. Приветствует, хочет принять мой пиджак, но я молча прохожу в дом. Она пятится и, понурив голову, уходит продолжать работу. Сколько уборщица у нас работает, а я даже имени ее не запомнил. Мне стало как будто неловко от моей собственной грубости, но чтобы отогнать это глупое чувство, я прошел в свою комнату прямо в ботинках по мытому полу. Это мой дом, а она тут работает, ей платят за это деньги, так что пусть выполняет свою работу. Мне казалось, что она сейчас проворчит что-нибудь или иным образом покажет свое недовольство, тут то бы я и подловил ее, тут то я и напомнил бы ей, кто она такая и кому служит.

Но она промолчала, только лишь улыбнулась как-то горестно, но беззлобно. В нелепом порыве я было хотел даже извиниться, но вовремя остановил себя и пошел быстрее на второй этаж в свою комнату.

В моей комнате нет балкона, как у Томаша, но есть просторный подоконник, на котором куча подушек. У мня есть моя любимая – это черная акустическая гитара. Честно говоря, не так хорошо я играю. Или даже совсем плохо. Еще у меня коллекция книг: Маяковский, Бродский, Энтони Берджес, Чак Паланик и еще много всего-всего. Книги валяются по всем углам: и у кровати, на моем подоконнике, на рабочем столе. И вот теперь я смотрю на этот бедлам и не знаю за что взяться. Мне не хочется играть на гитаре, не хочется читать. Мерзко. Просто отвратительно.

Устало падаю на свое любимое место. Окно выходит на наш участок, а за ним на узенькую речку. Мутная и заваленная ветками и пожухлой листвой, она практически не двигалась. У другого ее ответвления, где-то ближе к лесу, часто собирались рыбаки, там и глубже было, и чише, и места побольше, а здесь, под моим окном, она вызывала уныние. Сейчас я вспомнил того парня. Вспомнил, как мы изваляли его в грязи, и он стал, как эта речка. А зачем я все-таки избил его? Неужели так дороги мне были мои кеды? Да нет же. Он ведь даже не провинился передо мной. Но если бы я не тронул его, что бы обо мне подумали мои кретины? Неужели я и правда переживаю об их мнении? Что я за человек?