– Да отлипни ты, Лекс, со своими рабочими! – перебил его Пальмин. – Что ты все тянешь пошлые детективы! Если бы еще ученый-маньяк, тогда…

– Хорошо! Пусть будет ученый-маньяк! Хоть какая-то реальность должна стоять за часами-обжорами! Ученый, открывший новый ритм времени, – почему нет? Скажем, он прибавит к суткам двадцать пятый час. Это будет его тайной! – гнул свою линию Лозинский.

– А двадцать пятый час – реальность? – саркастически хмыкнул Пальмин. – Впрочем, неплохо. Но прибережем для следующего фильма. Будет феерический детектив, в котором человек станет прятаться в последнем часе дня, о котором, кроме него, никто не подозревает. В двадцать пятом часе.

– Потрясающе! – Лозинский чуть не вывалился из кресла. – Как тебе такое в голову приходит?!

Довольный Пальмин с важным видом закурил.

Рунич, так и не присевший, молчал. Да, собственно, и негде было присесть: вся терраса завалена листами ватмана, черновиками, грязными тюбиками с высохшей краской; беспорядок вызывал у него брезгливость, – молчал. Ему не очень было понятно, зачем он здесь, зачем согласился участвовать в этом сомнительном предприятии. Мальчишкам чуть больше двадцати – у них другие горизонты. В чем-то они, возможно, разберутся лет через десять. А он-то… он-то для пресловутого Времени уже главное блюдо – только соусом полей, и милости просим. К тому же неплохо бы увидеть их – как сейчас принято выражаться – продюсэра. А то об инфернальном уже наговорены целые тома, а о материальном – молчок.

– Попробуйте еще наручные часики-убийцы, раз у вас идет развитие темы, – сказал он. – Помпезный циферблат на стене замка открывает пасть, городские часы чмокают грязными ртами, а на белых запястьях бездумных дамочек кусаются маленькие серебряные часики. Визг в зале обеспечен. Часовые компании подадут на вас в суд. На этом позвольте откланяться…

– Великолепно, Рунич! Удивительно, как хорошо вы нас поняли! – так и подпрыгнул Пальмин, принявший его слова за чистую монету. – Подождите, не уходите! Чай и всякое такое вас, конечно, не интересует, да у меня и нет ничего. Послушайте – я состряпал несколько аккордов для фильма! – Он скинул барахло с крышки рояля, и по желтым, будто прокуренным, клавишам поскакали его маленькие пальцы. Какофония. Но больно и страшно. – Хорошо? – подмигнул он Руничу.

Тот кивнул.

– И что же, вы нашли безумца, который захотел оплатить ваши… назовем так – прихоти воображения? – поинтересовался Рунич равнодушным тоном.

– Тут незаменимым оказался наш друг Лозинский! Осанка. Стать. Жест. Взгляд. Умеет, бестия! – Лозинский с несколько снисходительным видом кивал в такт словам друга. – Знаете Евграфа Анатольева? – продолжал Пальмин. – Лекс уломал его найти нам финансирование. Звучит многообещающе. Вы были на фотовыставке авангардистов? Нет? Жаль. Анатольев организовал. Я очень на него рассчитываю.

– Ну хорошо, – вздохнул Рунич. – Чего вы от меня хотите?

– Сюжета, сюжета! – вскричал Пальмин. – Образов! Персонажей! В два месяца уложитесь?

Рунич усмехнулся.

Знать бы, как должны выглядеть этот сюжет, образы и персонажи! Но, быть может, в этом и есть смысл – взяться за то, о чем понятия не имеешь? Все – заново? Все – с чистого листа? Оттолкнувшись от одной-единственной, когда-то придуманной фразы? Быть может, сама судьба в лице мадам Ведерниковой подсунула ему двух сумасшедших дружков, чтобы он наконец-то… Сколько он не писал? Год? Два? Три?

Рунич тряхнул головой, отгоняя мысли, от которых становилось пусто внутри, и поднял на Пальмина сумрачные глаза.

– Попробую.

– Вот и отлично! – обрадовался Пальмин, обернувшись к Лозинскому. – Можешь ехать снимать свою пошлую рекламу. Начнем в сентябре.