Приехав в Сокольники, практически за город, он долго бродил по лесу, рассматривал лица людей, придавленных солнцем к мятой траве, искупался в озерце, украшенном одинокой лилией, подремал, опустившись на мягкую от сосновых иголок землю и привалившись к янтарному сосновому стволу… хотел было возвращаться домой, но тут наперерез ему из-за деревьев выскочил на велосипеде Пальмин.

А через десять минут, бегая без остановки по захламленной терраске, подпрыгивая, размахивая руками, тряся головой, он уже показывал Руничу эскизы к фильму «Чарльстон на циферблате».

– Не уверен, что это подходящее название, – бормотал Рунич, не без удивления рассматривая сделанные пером рисунки, что веером раскидывал на столе Пальмин. Очень хорошие. Иногда даже удивительные.

– Время – животное. Одно – или стая: годы, десятилетия, столетия – не знаю, – разрубая кулаком воздух, проскандировал неугомонный Пальмин так, как делают это поэты – по слогам, на ударных вскидываясь голосом. – Ваша идея, Рунич. И она великолепна. Значит, людей пожирают часы. Стрелки множатся и оказываются челюстью, которая скалится. Представьте: ночь, темень, цикады, птица кричит, бьют часы на Спасской башне, и что-то странное начинает происходить со стрелками. Они стремительно вращаются. Быстрей, быстрей, быстрей! Циферблат стекает со стены и…

– Я бы начинал не со Спасской башни, а с обычных городских часов. На пустынной утренней улице… – перебил его Лозинский.

Между тем Пальмин поворачивал лицом к обществу холсты, с которых в разных видах скалились циферблаты.

Приятель его покачивался в кресле-качалке, вытянув длинные скрещенные ноги, и иногда – Рунич случайно обратил внимание – не без удовольствия смотрел на свое отражение в зеркале, прорезая пальцами волнистую шевелюру волос. Позер! Наверное, ходит павлином по съемочной площадке. Не замечает, что с соавтором они составляют комическую пару: энергичный коротышка и меланхоличный дылда.

Пальмин поэту сразу понравился, а Лозинский – сразу не понравился.

– Да ты просто трусишь, Лекс! – захохотал Пальмин. – Боишься, что заклюют за такой шикарный образ – кремлевские часы, пожирающие граждан!

Лозинский отмахнулся.

– А если превратить стрелки в нож с вилкой? – вмешался в дискуссию Рунич. – Или это слишком… хм… убого будет смотреться? Как вообще вы сможете представить это, – широким жестом он обвел валявшиеся на столе эскизы, – на экране? Рисунки, впрочем, очень многообещающие.

– Система декораций, освещение, двойные экспозиции, – затараторил Пальмин, и его руки и ноги тут же пришли в движение, как будто невидимый кукловод начал дергать за ниточки. – У меня есть знакомый мультипликатор – обещает, что стрелки действительно оживут! Мы покажем, как внутри гигантского часового механизма размером с дом перемалываются и перевариваются съеденные людишки! Это несложно. Посмотрите. – Он достал из ящика еще одну папку, и перед Руничем снова замелькали наброски.

– Впечатляет, – несколько высокомерным движением руки Рунич остановил листопад. – Меня беспокоит другое. Останется ли живым сам образ? Да, Время – зверь, страшный необъяснимостью. Некоторая аналогия может быть с дантовским грифоном, курсирующим от одного круга ада к другому. Впрочем, и эта аналогия неудачна.

– Да отчего же неудачна! Я, собственно, к старику Данте и пытался подобраться, но мой соавтор – противник высоколобого искусства. Он даже в сюрреалистическом полотне пытается искать, так сказать, коммерческие ходы. Правду я говорю, Лекс? – Пальмин обернулся к Лозинскому.

– Однако заметь, Митя, Юрий Константинович тоже не уверен, оживет ли на экране дантовский грифон, – откликнулся тот. – Может быть, стоит продумать, кто стоит за часами-убийцами? К примеру, безумный рабочий часовой фабрики, измученный трудами и…