– Ну, как же! Это ведь любимое блюдо Анечки и Данечки! – взмахнув пальчиком, заявила Марфуша. – Выдавим слезинку, а там, глядишь, и плотину прорвёт! Понимаешь, старый ты ворчун?!

– Ну, дай-то бог, дай-то бог! – кивнул слуга, после чего и изрёк каверзный вопрос, озвученный несколько выше: «А ты не боишься, что это расстроит нашу девочку ещё больше?»

И вот, остановившись у дверей спальни, он постучал, преисполненный тихой надежды на лучшее, но услышал только, как Иринка плачет в своей колыбельке, и осторожно заглянув в комнату, нашёл хозяйку лежащей в постели с безмятежно сложенными на груди руками. Сначала подумал даже, что бедняжка притомилась и спит – столь умиротворённым было её исхудавшее, но не утратившее красоты лицо, и ошибся. Рядом, на кровати валялся пустой аптекарский флакончик. Только тут его обожгла мысль: произошло непоправимое! Потом он долго клял себя, что днём раньше не пошёл с хозяйкой на рынок, предположив, что та решила, наконец, как-то начать жить сызнова, а стало быть, мешать не следовало…

Согласившись, что трагедия случилась в состоянии сильного душевного потрясения и надлома, митрополит внял просьбе Ольги, разрешив провести отпевание и церковное поминовение рабы божьей Анны по христианскому обычаю. Фрейлину похоронили рядом с могилами родителей под старым вязом. Панихида была скромной. Королева долго не снимала траур, а король свёл к минимуму все государственные дела, отдав их на рассмотрение Будрашу.

И вот, тайный советник сидел возле могилы Анны и, выпрашивая у неё прощения, которого уже никогда не мог получить, старался напиться. По его лицу текли слёзы, но были ли это слёзы раскаяния? Навряд ли! Впрочем, возможно ли заглянуть в душу к палачу и вынести справедливый приговор? Непоправимое свершилось, и что оплакивал Будраш, ведомо было лишь одному Будрашу.