Когда обе супружеские четы появились на ступенях собора, счастливые, с растерянными пупсами на руках, вместе с боем соборных колоколов в небо взметнулись шапки тех, у кого они были, остальные вскинули руки, кто-то одобрительно присвистнул, кто-то зааплодировал, и раздались дружные крики: «Поздравляем! Счастья! Здоровья!». Одним словом, гул всеобщего ликования прокатился по плотному человеческому морю, заставив сорваться в небо десятки больших и малых птиц, огласивших площадь хлопаньем крыльев. Иринка довольно захихикала, не в пример Ярику, который захныкал, но был вовремя успокоен любимой соской, ловко вставленной Анной, всегда готовой к самым нежелательным крайностям.

Канцлер Будраш сидел в полумраке кареты и, отогнув край занавеси, мрачно взирал на счастливых родителей, когда дверца приоткрылась, и в салон заглянул Халвус. Советник приглашающее кивнул ему, и недавний конокрад резво опустился напротив своего господина, выждал, пока тот, вновь не обернётся к нему, и лишь затем заговорщически произнёс:

– Всё готово, Ваше Сиятельство. С Даниилом можно решить хоть сейчас.

Будраш кивнул, раздумывая над услышанным, затем, смерив счастливого соперника, целующего на лестнице храма красавицу жену, мрачным взглядом, покачал головой:

– Повременим. Анна должна прийти ко мне, и прийти сама. Вот деньги, – он вынул из-за пазухи увесистый кошель и швырнул Халвусу. – И помни: ни одна живая душа ничего не должна знать.

– Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – отчеканил наёмник, подбросил кошель, проверяя его увесистость, и покинул карету.

Тайный советник вновь отогнул уголок занавеси, но счастливых пар на ступенях собора уже не было. Золочёная карета, украшенная по случаю крестин цветами и шёлковыми лентами, с лакеями в белоснежных париках и ливреях, стоящих на закорках, уже увозила два довольных семейства во дворец, увлекая за собой толпу, которая справедливо полагала, что без угощения в этот тёплый майский день не останется. Приоткрыв дверцу, Будраш крикнул извозчику, чтобы ехал следом, и с убитым видом откинулся на спинку сидения. Ему всё ещё было больно… Даже девять месяцев спустя, он никак не мог вытравить волнующий образ Анны из пылающего ревностью сердца.

Ночь дырявили гулкие шаги. Четверо гвардейцев, возглавляемые офицером, в свете факелов приближались к дому премьер-министра Широкороссии, распугивая случайных прохожих, которые тут же прятались в тени домов.

В кроватке беспокойно заворочалась Иринка. Анна приоткрыла глаза и, опершись о локоть, чуть приподнялась на постели, тревожно прислушиваясь к душной летней ночи. Сердце глухо стукнулось о грудную клетку и застучало часто-часто, предчувствуя недоброе. Фрейлина бесшумно выпорхнула из-под одеяла и, подойдя к детской кроватке, качнула её, приговаривая: «Тихо, тихо… Спи, солнышко…». Даниил перевернулся на бок и затих под звуки колыбельной, что затянула жена:

Иринка в колыбельке сладко засопела, а вот юной маме стало не до сна. В комнате воцарилась какая-то особенная, ко́лющая тишина.

– Что с тобой? – не открывая глаз, пробормотал Даниил.

– Неспокойно как-то… – шепнула Анна. – Предчувствие нехорошее…

И оно не обмануло фрейлину королевы. В следующее мгновение рука гвардейца грубо ударила медным кольцом о тяжёлую входную дверь, отчего девушка вздрогнула и беспокойно обернулась на слабый, но достаточно отчётливый звук. Слышно было, как по лестнице, шаркая тапочками, торопливо спускался слуга Василий, заботясь о том, чтобы свеча в руке не погасла. Через мгновение стук повторился, но уже более настойчиво и как-то особенно гулко в притихшем доме. Василий отодвинул засов и увидел перед собой лейтенанта королевской гвардии.