Пробежавшись взглядом по хмурым моськам сотоварищей, Тук смекнул: в его отсутствие, братва чем-то сильно проштрафилась. Но, так как лезть в душу к соплеменнику считалось делом зазорным, ибо «…шуршик волен сам признаваться в косяках неправедных…», Тихоня не стал допытываться истины. Это вообще было не в его правилах! Он молча пересёк залу и, остановившись во главе стола, бросил на отшлифованные временем доски утайку, отливающую голубоватым сиянием, в которой глухо постукивала его нынешняя добыча.

– Есть время печалиться, и есть время петь песни! – многозначительно произнёс он.

Изъясняться глубокомысленными сентенциями для Тука было всё равно, что орех расколоть. За это умение остальные рыжики его очень ценили, а потому предпочитали держать уважительную дистанцию. Тихоня много читал, знавал ещё больше, в представлении же соплеменников и вовсе слыл ходячей энциклопедией. Откуда столько ценного умещалось в его тумке – было решительно не понятно! Однако, мало того, что оно там множилось в геометрической прогрессии, так ещё и разложено было аккуратно по полочкам! Но что уж совсем добивало праздных ленивцев: каждую ночь пополнялось до кучи!

Увидев заветный мешочек, морды зверьков расплылись в довольные ухмылки. Сердце негодяя, ещё пульсирующее в кожаном переплёте, не может не обрадовать Большого Бло! А стало быть, их предводитель скорее сменит гнев на милость и снова воссядет за пиршественный стол!

И тогда красноречие порвало шуршиков. Они наперебой стали рассказывать, в какие приключения им довелось нынче вляпаться: как с утра бесцельно слонялись по округе в поисках темы для посевов страха среди поселенцев тумками не блещущих, как, совершенно отчаявшись, завидели телегу одинокую с хозяином-ротозеем, и как ловко реквизировали добро раззявы вместе с лошадью масти белой и грацией пород чистокровных, а ездок беспечный даже бровью не повёл – так ловко они всё устроили! И тогда, мол, на радостях, уговорили младшего брата задвинуть старшему знатную тему, про взращивание зла в сердцах человековских…

– А что тут такого?! – ревел Толстина́ Глоб. – Человеки же выращивают вино из винограда!

– Вот-вот! – кивал Неве́ра Лум. – Ну, если ты не приемлешь мысль категорически, так и скажи!

– А он как рассвирепел! – зашёлся в негодовании Крошка Пэк. – Только мы Маленького Бло и видели!

– Что с Маленьким Бло? – нахмурился Тук.

И тут шуршики как-то разом стихли, виновато потупив глазки. Услышав грозный вопрос хозяина, Чернушка взлетела на стол и, хлопнув крыльями, насупилась столь сурово, от чего ершистая братия, позабывшая было в приступе возмущения о новой подружке любителя беллетристики7, даже ойкнула, оттопырившись шерстью.

– О! Да ты не один, – облизнулся Глоб.

– С суповым набором в дом, будет славненький приём… – оскалился Лум алчно.

Пэк же и вовсе зашёлся слюной, гипнотически взирая на потенциальный обед:

– Славная выйдет «коко́шка»8…

От подобных речей несушка набычилась ещё более и надвинулась на Кроху с видом столь угрожающим, что тот поник ушами и оторопело попятился. Такой прыти от обеда с ножками он совершенно не ожидал!

– Ты чего это?! Чёй-то ты! Чего я такого сказал-то?! Ты чего?!!!

– Ко-ок! – грозно дёргала головой птичка, готовая кинуться в драку, а затем так смачно стукнула клювом по дубовому столу, что тот дал трещину.

Остальные шуршики тоже шарахнулись, не желая связываться со столь неуравновешенным суповым набором, при этом косясь на Тука с немым вопросом, как ему только в голову пришло, притащить в логово столь неадекватную дичь?!

– Чернушку не трогать! – пригрозил Тихоня за спиной отважной сподвижницы, ибо в этот вечер имел на это полное право: он единственный, кто не наделал глупостей!