А потом мы встретились уже в Москве, где я начала учиться, а он приезжал на консультации в консерваторию. Как же мы были счастливы и самоуверенны тогда! Жизнь представлялась нам Олимпом, на который мы собирались взгромоздиться. И ничто не казалось нам непреодолимым. Но как-то подсознательно не афишировали наши отношения – берегли это единение от вторжения того мира, что нам пока не был знаком. Наверное, судьба баловала нас в это время чистых и честных отношений друг с другом. В Ленинграде, куда мы поехали осенью, у Эрви была встреча с молодыми исполнителями из Польши, Германии, Финляндии. После концерта, мы сидели в ресторане с ребятами из Польши. Они окрестили нас Гжесем и Досей. Гжесем он и остался для меня на всё жизнь. А меня стал звать Долькой. Мне было легко в этой интернациональной компании. И много раз после, я удивлялась особой атмосфере, царившей в кругу людей творческих профессий, людей, работа которых не требовала посредников-переводчиков. Язык красок, нот, язык скульптуры и архитектуры, танца не требует переводчика. Красота природы тоже одинаково восхищает всех людей. Наверное, поэтому нам так нравится путешествовать, бродить по музеям. Проводив друзей на посадку, мы медленно шли по залу аэропорта.

– Полетим в Крым? Там сейчас мой профессор отдыхает. У него свой дом и он приглашал меня.

Мне было грустно и не хотелось окончания праздника.

– Когда?

– А вот прямо сейчас купим билеты и улетим.

Дом оказался пуст – вся семья уехала в Москву, как пояснил нам сосед, и закрыл ворота. Мы, огорчённые и растерянные, уселись на тёплую землю перед калиткой. Солнце пробивалось сквозь листву деревьев, изумительно пахли розы в саду усадьбы, было так покойно и умиротворённо в природе, что огорчение потихоньку покинуло нас, и мы стали думать, как выбраться отсюда.

– Долечка, не расстраивайся, на обратные билеты деньги есть.

– Гжесь, с тобой я ничего не боюсь. Расскажи, как ты стал заниматься музыкой.

– Это мама. Она привезла меня к своим друзьям, когда мне было три года, и Ги сразу определил, что у меня идеальный слух, и я стал заниматься музыкой, вернее, со мной стали заниматься музыкой.

– А Ги это кто?

– Ги Беар. Очень известный у нас певец.

– У вас во Франции?

Подошёл сосед и что-то сказал Гжесю.

– Ура, Доська! Мы спасены! Звонил Георгий Николаевич и велел нас впустить!..

Вечером я гуляла в саду, где было огромное количество розовых кустов самых разных сортов, а Гжесь открыл окна в зале и играл на рояле. Солнце уже скрылось за морем, запах цветов усилился, а музыка звучала тише и тише, словно пианиста покидали силы вместе с уходящим солнцем. Какие-то новые ощущения наполнили меня как предчувствие грядущих перемен. Я знала, что сегодня что-то изменится в моей жизни, знала и не боялась. Наша духовная близость, должна была перейти в близость и физическую. И я понимала, что эта поездка и эта усадьба были давно придуманы Гжесем….

– Долечка, девочка моя, как мне хорошо с тобой!

– Гжесик, Гжеся…

Весь год после поездки был разделён на два времени – когда мы были вместе и когда мы были в разных городах. Наша учёба не давала нам возможность часто встречаться. Но он приезжал на консультации в консерваторию. В один из приездов он познакомил меня со своим преподавателем Георгием Николаевичем, который и стал нашим общим родителем и ангелом-хранителем. Ему, прожившему большую жизнь, очень хотелось помочь нам, молодым и неопытным ребятам, пытающимся построить свою жизнь в этом сложном и противоречивом мире. Я, после нескольких попыток рассказать матери о своем новом друге, оставила эту идею. Мои родители, работавшие в достаточно специфичной и закрытой организации, были далеки, как сказала бы мама, от мира космополитов. И я поняла, что мне надо самой хранить мой мир, мою любовь. И в семье Гжеся не всё было просто. Матери Гжеся, с её вековой ментальностью и культурой француженки было очень тяжело в достаточно архаичном мире другого государства и другой нации. Только огромная любовь к мужу и сыну держала её в Армении. И я понимала, что Гжесю тоже сложно говорить матери о другой женщине в его жизни. Мы старались не обсуждать проблему внутрисемейных отношений с родителями, но нам обоим это давалось нелегко. И как же нужна была помощь взрослых и мудрых людей нам, оказавшимся так непонятыми своими родными. Очень ненавязчиво и тактично мы получали эту помощь от Георгия Николаевича. Ему очень нравился Гжесь, его игра. И он как-то сказал мне, что наши отношения сделали игру Гжеся более многогранной и интересной. Игра не мальчика, но мужа, как он однажды выразился. В один из вечеров он спросил Гжеся: