Обычно за ужином всегда было интересно, весело, шутки и подковырки так и летали от одного участника застолья к другому. И чем меньше еды было в тарелках, тем больше было шуток за столом. Чаще всего объектом шуток был я. Мне это льстило. Когда пел – понятно, что должен быть в центре внимания. Тут вроде не сцена, а все равно смотрят на тебя, улыбаются тебе, ласково гладят твои непослушные вихры. Теперь же за столом было тихо, говорили мало, только по делу, спеша скорее уйти из-за стола.

Наконец, наступил долгожданный день Победы. Природа словно одарила нас в этот день теплом и лаской за все наши беды и несчастья. Люди доставали из сундуков все лучшее, что когда-то одевали по большим праздникам, приглашали в дом, щедро делились друг с другом скромным харчем, который был на столе, пели под гармошку свои заветные любимые песни. Мальчишки тоже участвовали в общем веселье, оглашая округу радостными воплями.

Когда я вошел в дом, было пусто и одиноко. У раскрытого окна сидела Бабушка и тихо плакала. Я никак не мог понять причину её слез – ведь все веселились, пели, танцевали. Победа, победа! Я подошел к ней, обнял за плечи. Она повернула голову ко мне и посмотрела на меня таким взглядом, что казалось вся мировая скорбь была сосредоточена в этом взгляде, и я тоже не смог сдержать слез! Так мы с ней и просидели до самого вечера пока не пришли наши – веселые, счастливые, опьяненные великим праздником. Тогда почему плакала Бабушка? Неужели она не рада Победе? Нет, эту мысль я отметал сразу с порога. Тогда что? Четыре сына её положили свои юные жизни на алтарь Победы. Как, наверное, трудно разделить два понятия: выстраданная Победа и отданные жизни ради этой Победы. Видать, у Бабушки это получалось плохо.

С тех пор она сильно изменилась: исчез её властный, повелительный тон, она старалась больше быть в тени, чтобы предоставить нам самим решать свои проблемы. Мы же со своей стороны старались не огорчать её. Даже распался извечный дуэт антагонистов – Бабушки и Мамы – у них редко совпадали взгляды, особенно по кардинальным проблемам бытия, и это всегда выливалось в ожесточенные споры, в которых по сути я не понимал ничего, но чувствовал, что спорщики с уважением относятся друг к другу, соблюдая какие-то правила честной дуэли, что это была не обычная бытовая ругань по поводу невымытой чашки, а поиск истины – иначе зачем спорить.

В эти весенние месяцы 1945 года произошло еще одно для меня безрадостное событие – распался наш Ансамбль, что, наверное, было естественным ходом событий, многие демобилизовались и разъехались по родным местам, многих перевели в другие места службы. Но самым большим ударом для меня был отъезд семьи капитана Симагина. Я потерял прекрасного музыкального наставника, Мама – лучшую подругу, красавицу Тиссу. Когда они шли вдвоем по улице, то всё внимание прохожих было отдано им. В присутственных местах при их появлении мужчины вставали независимо от военной субординации.

Я знал, что на семейном совете было решено: в марте 1945 года мы – Мама и я – уезжаем на Украину в родные места, хотя ни работы, ни крыши над головой не было. Словом, мы ехали в никуда, в полную безвестность. Непонятно было, что делать со мной – то ли продолжать учение в первом классе, то ли отдать в детский сад, так как я в связи с переездом очень много пропустил. Мама решила, что не надо меня мучить в школе и определила в детский сад. Там она поговорила с персоналом, особенно с воспитательницей, об особенности моего общения с окружающим миром, чтобы меня не теребили без надобности.