В ящике оказался ожидаемый рекламный листок очередного салона красоты (ага, куда мне уж красивее-то!), и неожиданный небольшой конверт безо всякой подписи, только с моим адресом и фамилией, написанными от руки. Конверт меня неприятно заинтересовал – не люблю я таких сюрпризов. Повертел его в руках, пока поднимался к себе на третий этаж. Дома сразу разулся, с удовольствием босиком прошлепал в гостинную, которая находилась на “теневой” стороне дома: местные считали это недостатком, я же, любящий прохладу, считал несомненным достоинством. В гостинной плюхнулся на небольшой диванчик неопределяемого оттенка серого, и вскрыл конверт. В нем был всего один листок, сложенный вчетверо, нехарактерно ни для дружеского письма, ни для деловой повестки. На листе шариковой ручкой на скверном английском было написано: “Хочу поговорить насчет смерти вашей жены. Тема очень актуальная сейчас. Я знаю, что было в том автобусе. В городе говорить плохая идея, буду ждать вас завтра, 4 июля, в десять утра на заправке в двух км в сторону Генуи – вы знаете это место. Луиджи.”

Луиджи. Вот он у меня и крутился в голове! Это тот самый боец из сопровождения, уже правда бывший боец, которого я тогда по сути спас около автобуса, в котором погибла Аня. Его ранения ноги оказались не смертельными, но сделали его инвалидом на всю жизнь – ходил он еле-еле, по моему до сих пор с палочкой. Я про него и думать забыл, но через какое-то время после того случая он сам нашел меня, как только выписался из больницы. Я рассеянно выслушал его благодарности – он считал, что без меня его бы убили, и наверное так оно и было бы, но мне было тогда всё равно. Он ещё о чем-то хотел поговорить, но я его не слушал, о чем честно ему и сказал. Тогда мы так и расстались, а вот примерно неделю назад…

примерно неделю назад

Дежурство – самое отвратительное, что может быть. Дежурить – это значит опять быть наедине против своих мыслей. Не со своими мыслями, а именно против. Иногда заходили наши ребята, вон Штефан сидел, писал отчет о его последнем конвое, который прошел – редкое исключение – без приключений. Мария забежала, поздоровалась, и убежала наверх, к себе. Её конвой уйдет послезавтра, далеко, во Францию. Её вот взяли, а меня нет, несмотря на то, что я лично просил Энрике меня туда поставить. Он ведь специально отказал, боится, что я сломаюсь, только он не понимает, что я уже сломан. Меня обещали поставить в конвой только либо на следующей неделе, либо вообще через неделю, когда пойдет колонна на Сиену. Две недели против собственных мыслей – что может быть хуже этого?

Вошедшего курьера я встретил тем не менее улыбкой. Курьер – это всегда хоть что-то, что заставит мысли отступить. И хорошо бы, чтобы было что-то дельное. Тогда вообще может быть, что день будет спасен.

Курьер принес официальный конверт, я знал уже этот тип конвертов, это из Портофино, скорее всего какие-то инструкции от армии или от нашей власти. А может и жалобы, хотя вроде не за что. Армия постоянно жаловалась на то что мы сжигаем много бензина, тратим много боеприпасов, и вообще дышим воздухом. На эти жалобы никто внимания не обращал, но отвечать на них надо было, и понемногу эта обязанность перешла ко мне – мне было не лень писать длинные красивые объяснительные на английском языке (который незаметно вытеснил итальянский и немецкий, и стал официальным языком нашего интернационального Центра).

Надо заметить, что армия и ученые сформировали в нашем Центре “город в городе” – само местечко Портофино было отдано им. Туда было не попасть без специального пропуска, охрана того места была куда как более значительная, чем охрана нас, простых смертных. Официально там сидело наше правительство, штаб армии, и так же горстка ученых, которые изучали заражение. Сам я в Портофино никогда не был, да и не горел желанием.