Шестьсот кусочков смальты

Меня простить лишь может Муза,
за то, что терпит мои вирши,
и, проявляя благосклонность,
велит оттачивать перо,
беря примеры у Шекспира,
учась у Гумилева и у Лорки.
У Блока взять тонкие черты
   от «Незнакомки»;
у Есенина —
  «Выткался над озером алый свет зари…»;
«Дебют» – у Бродского
   и «Молитву» – у Цветаевой…
Как они велики и мал мой школьный опыт…
Как свежи были еще розы
и как легки твои слова.
Едва ты вымолвила слово,
а мне дышать уже нельзя
и паутинкой незаметной тобою сеть,
пленившая мне сердце,
в одно мгновенье сплетена.
Я пленник идеальных ощушений,
послушник чувственных начал
и предан взглядам Янь и Инь.
Прости меня, Муза,
за прегрешения в слове,
за леность в черновой работе,
за взмах моих бессильных мыслей,
за готовность стоять пилигримом
у твоего парадного входа.
Шестьсот кусочков смальты
я уложил в мозаику пережитого,
но не спешу вводить последнюю черту.
Хочу тебе служить,
о Муза поэтического жанра,
до дней последних донца…
Простить меня можешь, лишь, ты!

Целительница

Собою затмевая все софиты,

Она несла, как истину – любовь,

Собрав мечты, что вдребезги разбиты.

Она умела просто брать душой,

В ней женственность пылала от природы,

Что б важной для кого-то очень стать,

Поверьте, ей не нужно раздеваться…

Ксения Газиева
Да, ты умеешь просто брать душой,
своё очарованье не растратив.
Собою затмевая все софиты,
средь сотен ослепила и меня.
И женственность, пылая от природы,
сожгла дотла мои мечты и
в пепел превратила ожидания,
ещё вчера влекущие к тебе.
Но коль важнее
для меня ты хочешь стать,
Поверь, тебе не нужно
предо мною раздеваться…
Я красоту твою
всем сердцем принимаю,
а наготу приемлю лишь любя, —
не требуешь, ведь, ты награду.
Всё потому, что истину несёшь
ты как любовь и просветляешь душу.
От скверны очищая естество,
своим явлением, просто, – исцеляешь.
Целительница, милая моя!

Питер не Париж

В Амстердаме есть и свой Мулен руж,

Там бывал и твой почтеннейший муж!

В панталоны деньги девкам совал,

И рукою щупал там, вот нахал!

Орфей Без Эвридики

Амстердам, конечно, тоже хорош.

Где еще такую сказку найдешь?

И когда еще его посетишь?

Но, желаю, почему-то в Париж.

Эману Элька
Дорогая, ну зачем тебе Амстердам и
в Париже Мулен Руж уж не тот.
Я недавно в Берлине бывал —
там никто о рубле не вспоминал.
В нём повсюду голубые дома,
и у дам лишь прозрачно трико.
А кафешки там ничего,
где за пивом не видно лицо.
Почему не летишь ты ко мне или
Питер для тебя сероват?
Может рубль ещё слабоват?
В Эрмитаже оставишь свой след.
Помоги мне мосты на рассвете свести.
Распишись рукой по Неве,
опрокинь тень Авроры
на гранит ещё тёплых ночей…
В Амстердаме есть и свой Мулен руж,
Там бывал и твой почтеннейший муж!

Нарисуй меня

Ты хотел огня,
Чтоб обжечь нутро.
Нарисуй меня
На стене метро.
Чёрным напиши-
В нем печаль видна.
До корней души
Я обнажена.
А еще вплети
Тёмный фиолет.
За твое «прости!»
Мне прощенья нет.
Тенью глаз не трожь.
Обведи края.
И тогда поймёшь,
Как любил меня.
Эману Элька
Бросил бы перчатку
и на три шага…
Но нельзя так сделать —
строг Устав дуэли:
у барьера бьются только господа.
Эля, если скажешь: «Он меня унизил!
Загоню я пулю в Лафаря2 пистоль —
смоет оскорбление супостата кровь»…
Не гневи подруга сердца моего:
не ходи по краю, обнажив бедро!!!

Пропасть

Бездна – это не взгляд во тьму,

А то, что видно тебе одному.

Что счастье прожито, а не изведано,

И дни не складываются в последовательность,

Они срываются по отвесной —

Цель отразила красоту в неизвестность.

Пропасть – это если не совместить

Красоту «люблю» и правду «прости».

Владимир Панкрац
Жизнь дана,
чтобы прожить не иначе как цельно и
неиспытанное, неизведанное,
но предоставленное