и улыбка, как источник
чувств желанных, не забытых,
там твой свет меня разбудит.
Он осколками цветными
серый мир вдруг оживит.
Волны нежности и страсти
нас в обьятиях застанут.
Унесут из мира мёртвых,
но живущих лишь расчётом,
неизведав ласки яда,
зарождающего жизнь!
Там, где в сердце нежность чахнет
и улыбка пересохла – жизни нет.
Там в обьятьях только скука —
Одиночества зачатье!
Щупальца нежности
Моя нежность к тебе, как паутина,
ловит в сети любовь и ласку.
Её щупальца впились в сердце твое
от счастья
и питаются лучшим соком —
кровью верности и заботы.
Нет иного такого чувства,
приносящего в жертву ласки,
пылкой страсти,
нагое тело,
исторгая всю негу плоти.
Содрагаясь в обьятиях ночи.
Раздвигаем ее границы,
задыхаясь, кусаем губы;
руки ищут доступной тайны
и огонь пожирает взгляды
от сокровищ,
приносимого в жертву тела.
Твоя молодость источает жажду;
исцеления нет
и не будет,
пока нежность моя
не станет
постоянно ласкать твои груди…
Не опьяняй меня улыбкой
Не опьяняй меня улыбкой,
закрой врата своей души.
Мне больно слышать твои песни
о той далёкой, не забытой,
что ворожит со мной во сне.
Я Рим отдам, Дамаск и Басру,
расплавлю льды всех океанов,
Сахару влагой напою, но
не позволю никому в порту китайском
жечь её судьбу.
И не забыть мне никогда
как скрипка звуком наполняла
её открытые глаза,
и как смеялась, увлекая
в свои заморские дела.
Не опьяняй меня улыбкой, —
в ней всё от Бога, неземное.
Пусть память только оживляет
и да продлит очарование
её небесные черты…
Сизокрылый, долети
Бывает часто у людей:
слова, как… в прорубь!
Но, чудо, голубь ждёт —
почтовый голубь в клюв берёт
конвертик мой
с кусочком сердца и
донести его готов тому,
кто ждёт его
и днём,
и ночью!
и днём,
и ночью!
Сизокрылый, долети!!!
Шрам на сердце
Случилось так,
ты мне крылья обрубила,
решила заменить другою, —
пусть для неё слагать я должен песни…
и обесточив слова волшебство,
исчезла в сумраке сомнений.
Уход в безлюдье,
в каждый вечер – с… новым,
пустою страстью опьянённым,
не доверяя губ губам холодным,
в невольный омут ускользнула,
отдав себя в бесчувственный обман.
А время монотонно бьёт
по памяти,
по гулу чувств и
требованию быть – на счастье.
И имя губы пересохшие твердят,
надеждой наполняя моё сердце…
Бывает так. Увы, случилось…
Ты поскользнулась на гранитной глади
Ушиб, конечно, заживёт —
его затянет новой кожей,
но шрам на сердце у меня
останется бессрочно.
Тепло любимого человека
Она тоже так считает,
что не стоят города
с их
помпезными дворцами
и чугунными мостами
даже родинки её!
Что проспекты с фонарями и
рекламою витрин
ни гроша того не стоят
с жаром губ, сверканием глаз
и лицом давно любимым,
и таким нам дорогим!
Как же мог я не заметить,
суетою дел заверчен,
как в глазах её реснички
увлажнились оттого, что
забыл сказать ей прямо:
«Нет прекраснее её!»
Ваши губы бледны
Розы кончились.
Лепестками ложе Вам не застелю.
Мне надо уволить садовника
за его привязанность к шиповнику.
Он обожает шипы —
фаланги пальцев его исколоты.
Этот куст кровожаден,
но душист синевой.
Вы допейте вино.
Вечером будет ветер.
Посмотрите на зарево.
Донором его кровавого цвета
стал мой шиповник…
Ваши губы бледны —
ни кровинки…
Мой шиповник – вампир.
Недолюбливает Вас садовник.
Он уволен.
Розы выдохлись.
Могу предложить сирень…
Природная данность
Когда тебе так много лет,
что говорить об этом неудобно,
невольно ты в глазах её
теряешь всякий смысл.
Она предпочитает сердце закрывать
для опыта и чувств,
беря в основу силу молодую.
Какое дело в рассуждениях её искать изъяны?
В её грудит кипит напиток для детей,
самой природой к сроку обновлённый.
И тшетны поиски путей,
идущих мимо данных истин.
Так кораблю надежней отдыхать
у пристани знакомой,