– Чего?!

– Вот, удостоился…

– Ранило?!

Из-под клока ветоши сочилась кровь. Матвеич засуетился – чем бы перевязать, – догадался скинуть пиджак, рубаху. Нательная была не больно чиста, и он закричал бабам, табором сидевшим на берегу, нет ли у кого тряпицы почище.

Самой бойкой оказалась молодуха, что помогала ему очухаться, – мигом прибежала со жгутом настоящего, даже нестираного медицинского бинта, прощупала ногу, заверила, что рана пустячная, туго перевязала. Но не ушла, стояла в дверях рубки, смотрела. За ней белела река, почти пустая в этом месте – главные переправы были выше. Одинокая лодка скользила по белизне, боролась с течением. А на том берегу все так же вздымались дымы, не опадали, и все так же доносились оттуда раскаты бомбежки, похожие на дальние громы.

Лодка, шедшая вверх, вдруг свернула и побежала поперек реки, напрямую к катеру. Она была еще далеко, но зоркий до дали глаз Матвеича углядел знакомое. Не поверил было, даже зажмурился. Сколько озирался вчера и сегодня – не видел. А тут на тебе, сама приплыла. И Бакшеева узнал, долговязого и худого, с лохматой головой, как всегда, без шапки-фуражки.

– Что случилось? – еще издали закричал Бакшеев. – Смотрю, катер знакомый, дай, думаю, может, надо чего!..

И осекся, увидев Матвеича, разинул рот, чуть лодку не пустил по течению.

– Ты как тут? Я тебя ждал, ждал…

– Теперь у меня корабль.

– Товарищ Костин назначил?

– Он самый.

– А я ждал, ждал… Гоняют по реке без продыху.

– Что делать? Людей-то вон сколь.

– Да я больше на посылках. Когда нет главного начальника, всяк тебе начальник.

Зацепил лодку веревкой, перелез на катер, туркнул механика в плечо, как давно знакомого:

– Слушай, Ведеркин, у тебя всегда что-нибудь пожевать имеется. А? Со вчерашнего дня не емши.

У Ведеркина нашлись только краюха хлеба и несколько воблин. Зато у Бакшеева в лодке оказались два преогромных арбуза. Сложили вместе, и получился обед что надо, с голодухи-то соленое со сладким пошло за милую душу. Тут же, на палубе, наспех поели, за едой договорились. Решили так: Бакшеев, как никто знающий лодочную технику, поможет Ведеркину разобраться, а если недолго, то и починить мотор. А Матвеич вместе с бабами, которые все не уходили в глубину острова, быстренько наломают ивняка. Потому как если не закрыться дымом, не замаскироваться, то немецкие летчики расчухают, что тут починка идет, и тогда конец.

Скоро катер вместе с лодкой походил на кучу плавника, прибившегося к сожженной барже.

– Чего там? – крикнул Матвеич в сумрачный жар трюма. – Долго провозитесь?

– Час-другой!..

– Кой час-другой? – отозвался Ведеркин и выматерился, должно, не так повернул в тесноте раненой ногой.

– Управимся.

– Дак я на берегу буду, шумните, коли что…

Песок был горячий. Матвеич прошел в кусты, где тень, и лег. И только теперь почувствовал, как же устал за эти дни да ночи. Во всем теле что-то дрожмя дрожало, и он удивился: как не свалился раньше?

Неподалеку горячо говорили меж собой бабы, вспоминали, что с кем и как было. Матвеич хотел выругать их, чтобы уходили в глубину острова, не маячили на виду, да сил не было крикнуть. Да и знал: все равно далеко не уйдут. Сколь раз говорил, не этим, так другим, чтобы эвакуировались подальше, а они одно: «Куда вакуироваться? Тут и дождемся, как немца прогонят».

Так же вот лежал он на песке два дня назад, а будто год прошел. И Степка был рядом, приставал со своим Павликом Морозовым. Как он теперь, шаромыжник? Справится ли с ним бабка?.. О том, что они там в опасности смертельной, не думалось, не хотелось думать.

Бабы гудели, рассказывая каждая свое…