– Что за груз? – крикнул механику. Тот не слышал, возился внизу возле мотора. Катерок затрещал, из-под низко сидящей кормы выплюнул клуб черного дыма и попятился от баржи. Дальше Матвеич знал, что делать. Осторожно, чтобы без крена, заложил поворот и направил катер наискось реки по течению. Лучше бы, конечно, податься вверх, где у Латошинки была паромная переправа. Но теперь там немцы, и потому Матвеич решил плыть к Красной Слободе, что напротив главных пристаней. Вот уж где людно так людно.

Русло в этом месте, сжатое близким островом, было узкое, течение быстрое, и приходилось вовсю глядеть, как бы с разбегу не напороться на торчавшие из воды остовы сгоревших барж и пароходов. Это было даже удивительно, сколько их прибавилось за последние дни.

Фарватер Матвеич знал и, как мог, прижимался к левому берегу. А на правом берегу, на отмели под обрывом, было множество людей, все больше бабы с ребятишками, иные махали руками: чего, мол, мимо-то, давай сюда! В одном месте, где от песчаного мыска островной отмели почти к середине реки протянулась полоска ряби, Матвеич круто взял вправо. Бабы на берегу забегали, решив, что катер пошел к ним, и Матвеич подумал было: не причалить ли и в самом деле, взять хоть кого. Катер-то, считай, порожняком шурует, негоже так. Но тут механик вынырнул из своей норы, закричал про груз.

– Маневра это, маневра, – успокоил его Матвеич. – Вишь, рябь на воде? Давно я за этим местом приглядываю. Сбивается течение у мыса, того гляди мель будет.

Механик посмотрел на воду, на Матвеича, восхищенно мотнул головой.

– Товарищ Костин знал, кого на секретный груз. – И протянул руку. – Ведеркин я, будем знакомы.

– Что за груз-то? – спросил Матвеич, не отрывая рук от колеса.

– Архивы.

– Чего?!

– Документы всякие. Из милиции.

– Бумажки?!

– Ну… в общем…

– Тут бумажки, а там!.. – Голос сорвался, и он закричал совсем уж нехорошо, по-петушиному: – А ну, выбрасывай к чертовой матери! Людей спасать надо!

И снова крутнул вправо. Но механик вцепился в колесо, вывернул обратно. И мужичонка с ружьем вскочил с ящика, сунул штык в окно рубки.

– Стрельну, ей-богу, стрельну! Рули, куда велено!

Качнулся катер, ящики поехали к борту, и он кинулся удерживать их, закричал не оглядываясь:

– Знаешь, чего за утерю секретных-то?! Я за них отвечаю!

– Ну ладно, – угрюмо сказал Матвеич. И подумал, что велено-то на другой берег, а другой берег – вот он. Главное – спихнуть этого шибздика с ящиками.

Хотел тут же приткнуться, да вспомнил: долги тут песчаные отмели, к берегу не подойдешь. Таскать ящики по брюхо в воде этот часовой не станет, так и будет сидеть на палубе – ни себе, ни людям. Пришлось плюхать до ближайших мостков.

Знакомы были эти мостки Матвеичу: до войны чалились тут речные трамвайчики с рвущимися на пляж отдыхающими. А на пляжах – главная работа спасателей. Никуда человек так не лезет без спросу, как в воду. Умеет плавать или не умеет, пьяный или тверезый, здоровый или увечный – всем вода другом-товарищем кажется. Как же, ластится, будто кошка али жена молодая, про строгость-то к себе человек и забывает. Известное дело – под лаской кто хошь сомлеет. Никакой палкой того не достичь, как лаской…

И сам ослабел от мыслей таких, от воспоминаний, про часового забыл. Но тот все поглядывал на рубку, и когда Матвеич направил катер к пляжным мосточкам, возле которых не было ни души, опять замахал винтовкой:

– Куда?! Чего мы тут с грузом-то делать будем?!

Версты три пришлось тащиться, аж до Боброва поселка. Волга тут широка, весь город размахнулся перед глазами. Но на город хоть и не гляди, глянешь – белугой реветь охота: сплошные дымы. И самолеты мошкарой над теми дымами, маленькие издали, чуть видные, а огни под ними вскидывались высоченные. Мамаев бугор стал виден, а и там дымы. А по берегу – людей тьма. Отдельных-то не разглядеть издали, но от вида сплошной серой массы, растекшейся над урезом воды, становилось не по себе. Там, в этой серой массе, тоже всплескивали огни, и что там творилось, страшно было помыслить.