– Ты либо скульптор, либо художник…

Ника вскинула брови, а он тут же приложил палец к ее губам.

– Прости, прости, я не спрашиваю, так… вырвалось.

А Ника смотрела, как он пьет свой кофе, разглядывала его красивый профиль в просвете окна, и ей хотелось в эту минуту быть чашкой, из которой он пил. Ей хотелось быть всем, к чему он прикасался. Он смотрел на нее долгим взглядом, держа ее лицо в своих руках, и взгляд его был серьезным и нежным, и любые слова могли бы испортить эту магию настоящего чувства. Любви?

Может, и любви… Ника не хотела об этом думать, что-то анализировать, она была просто безумно счастлива, и когда это счастье ее переполняло, выливалось через край, она тихо плакала, слезы текли из ее глаз бесконтрольно, он не задавал вопросов, просто вытирал их и снова целовал ее в зареванные щеки. Ника себя не узнавала, а может, наоборот, сейчас, когда у них было условие ничего о друг друге не знать, Ника отпустила себя на волю и стала, наконец, самой собой, ничего не придумывая, не накручивая, не боясь, что тебя не поймут или не примут, просто самой собой.

О том, что это было всего лишь на три дня, она не хотела думать, приказала себе забыть… и забыла.

И когда ранним утром она проснулась и его не было рядом, она вдруг поняла, что все закончилось. Она лежала на кровати и даже не попыталась его искать, она знала, что его уже нигде нет. Мир рухнул. Тихо, неслышно рухнул. Она молча смотрела на потолок, разглядывая каждую его трещинку, как будто это сейчас имело какое-то значение, и пыталась найти в себе силы встать. Когда она, наконец, это сделала, сев на кровати и оглядывая комнату, в которой она была так счастлива, ей вдруг захотелось сбежать отсюда как можно скорее, она ни на минуту не могла здесь больше оставаться. Собирая наспех чемодан, она бросила взгляд на стол, подошла и увидела, что там лежал билет именно туда, куда она ехала. Ника усмехнулась и, не взяв билет, вышла из комнаты.

Она не поехала отдыхать к морю, она взяла билет домой. Родители даже не спросили, что случилось и почему Ника вернулась. Они привыкли к неожиданностям дочери и, видя ее состояние, просто не трогали ее, и она была им за это очень благодарна.

Шли дни. Ника чувствовала себя растением. Даже хуже. Растению хочется воды, солнца, ей же не хотелось ничего. Она могла часами лежать, глядя в потолок, к мольберту подходить она не могла, потому что рука начинала рисовать знакомый профиль, совершенно без ее воли. Одним словом, жизнь перестала иметь для нее какой-то смысл и ценность, и она позволила себе впасть в это состояние безысходного отчаяния.

Но мозг рано или поздно, насмотревшись на хозяина, делает свое дело и берет все в свои руки.

Ника начала искать всему оправдание. «Ну да, мы же договаривались, всего три дня. Договаривались ничего друг о друге не знать. Чего ж ты ревешь, это был твой выбор, Ника. А ну, не реви, зато ты была счастлива! Вон посмотри вокруг, много ли людей испытали эту настоящую любовь, хоть на мгновение, а у тебя было целых три дня! Это целых семьдесят два часа! Э-ге-гей, да ты богачка и прекрати ныть! И вообще, не в твоих правилах о чем-то жалеть, ты хотела бы, чтобы этого не было? Нет. Тогда не ной. Было и было. Не жалеем». Так мозг начал успокаивать Нику, и ей действительно стало немного легче. Прошел месяц, она стала понемногу выходить из дома, но к мольберту так и не подходила, благо были каникулы и особой необходимости в этом не было. Шли дни, ничего не менялось, но однажды в метро ей вдруг показалось, что она его увидела. Дальше идти она не могла, ее кинуло в жар, и дышать стало тяжело. Когда парень повернулся, она увидела другое лицо. Слезы хлынули из ее глаз градом, она бежала сквозь толпу, давая волю своим чувствам, и когда, обессилев, остановилась, прикоснувшись лбом к какой-то стеклянной двери, едва переводя дух, она вдруг услышала за спиной голос: